* * *

Когда мы въехали в первый пригород северной столицы, вскоре добравшись до ближайшей скоростной автострады, небо уже окончательно затянулось сумеречной пеленой надвигающегося снегопада. Среди бела дня потемнело так, будто уже меньше, чем через полчаса или уже вот-вот наступит ночь. Хотя до оной ещё было очень далеко.

Я припарковался в более-менее удобном месте, поглядывая в лобовое окно на небо и окружающие нас красоты заснеженной спящей природы. Если бы на линии горизонта не проступали серые стены вековых лесополос, можно было решить, будто земля и небо окончательно слились в одно целое. Снег уже срывался и шёл последние полчаса, то приспуская, то сходя на нет, словно поддразнивая своими скрытыми планами на ближайшее будущее. Хотя, до конца и не думая прерываться, явно готовясь к более существенному заходу.

У меня то и дело на этот счёт возникали ложные ощущения, будто он был со мной заодно. Вернее, окружающая нас стихия с проложенным в полную неизвестность пространственно-временным тоннелем, по которому я пробирался к намеченной цели. Как только мы через него проедем, он обязательно закроется, стерев между двумя мирами (или измерениями) эту мнимую границу. И тогда уже всё. Обратного пути не будет.

Не удивительно, почему от подобных мыслей меня то и дело пробирало периодическими разрядами нездоровой эйфории, царапая нервы и даже кости лёгкой болезненной ломотой. Или пульсируя щемящим зудом в ладонях и на уровне диафрагмы, доходящего порою до несдержанного, едва заметного тремора. Будто и вправду ловишь неслабый приход под нехилой дозой психотропного препарата. Не говоря уже про ощущение твоей близости и исходящих от тебя смешанных страхов с зашкаливающей паникой, которые усиливали моё поплывшее состояние едва не во стократ.

Мне бы по-хорошему не просто остановиться и выйти из машины, но и пройтись около десяти минут по морозу, чтобы хоть немного проветрить себе мозги и малость успокоиться. Ветра всё равно нет, вернее, слишком слабые порывы. А в моём состоянии я даже голышом не почувствую обещанные на сегодняшний день минус пятнадцать по Цельсию. Только едва ли мне это чем-то поможет. Да и смысл? Мне нравится то, что я чувствую. До остервенелой трясучки нравится.

Поэтому я и не затягиваю с уже принятым до этого решением. Выхожу из машины и сразу открываю соседнюю дверцу в пассажирский салон, пребывая всё это время в убойном угаре, словно действительно хожу по самому краю, не имея ни малейшего представления где, когда и как сорвусь (и сорвусь ли вообще?). И то, что я вижу – подобно дополнительной инъекции улётного «наркотика», на который я успел подсесть за эти последние дни не по-детски. Бьёт наотмашь в голову и болезненным разрядом в пах, как по команде. Даже серо-белый мир вокруг нас ощутимо вздрагивает и передает через ноги свою будоражащую вибрацию.

– Я же обещал, что перевяжу тебе руки, если будешь себя хорошо вести. Как видишь, я иногда выполняю данное мною слово, особенно, когда мне идут навстречу.

И, естественно, я не сдерживаюсь. Касаюсь вначале твоих лодыжек и вовсе не для того, чтобы проверить, что стало с твоей кожей под стянутым на них жгутом из скрученной тряпки. Ты интуитивно вздрагиваешь, а на твоих гладких рельефных ножках тут же проступают крупные мурашки. Хотя не думаю, что ты чувствуешь всё, что я с тобой делаю. Скорей всего, ноги у тебя тоже затекли и сомлели. Но твоя поза и сам вид…

Сладкий зуд будто буквально переливается из солнечного сплетения к низу живота, наполняя мошонку приятной тяжестью, а сам член – зациклившейся пульсацией ноющего возбуждения. И всё это вскоре телепортируется по всему телу, не обходя головы. Пропитывает этой грёбаной эйфорией каждую клеточку моей одержимой сущности и бренного тела. И я в буквальном смысле становлюсь её ведомым, а не наоборот, совершенно и никак не переживая по данному поводу. Я именно кайфую от всего, что вижу, что чувствую и что собираюсь сделать.

И больше всего радует тот факт, что ты не сопротивляешься. Скорее, банально не можешь. Ты уже успела растратить большую часть своих сил на слёзы и страхи, уступая беспощадному прессингу собственной беспомощности и всем своим неутешительным выводам.

– Расслабься, Марго. Не стоит. Так ты ещё больше себя вымотаешь. Я же не собираюсь тебя убивать. Откуда такая на меня реакция? Ты ведь столько раз говорила, как доверяешь мне… как готова пойти за мной на край света. И куда всё это вдруг теперь делось?

Мне пришлось не просто развязать тебе руки, но и самому вытащить их из-за твоей спины наперёд, поскольку ты их уже точно не чувствовала. Поэтому и не пыталась ничего предпринять в ответ, ни дёргаться, ни отбиваться и не истерить. Максимум, что сумела сделать – сильно зажмуриться и затрястись от очередного приступа безудержного рыдания.

– Т-шш, ну всё. Прекращай. А то разболятся глаза и голова. Тем более, что сегодня вечером ты мне нужна в относительно хорошей форме. Давай, успокаивайся. Как будто ты впервые видишь меня таким…

Ты всё равно продолжаешь вздрагивать от беззвучных рыданий, хотя и не так сильно, как до этого. И то, скорее, в ответ на мои действия. На то, как я растираю и массирую поочередно твои руки, которых ты сейчас практически не чувствуешь. А я, как назло, не спешу. Прохожусь по каждому твоему пальчику в отдельности. Накрываю ладонями белоснежные изгибы и проминаю едва не каждую точку на прохладной, бархатной коже, вплоть до предплечий. И, как ни странно, мне это нравится. Абсолютно всё, что я с тобой делаю и что при этом испытываю. Не говоря уже о том факте, что меня от этого вставляет/возбуждает не менее сильно, чем от других над тобою манипуляций.

– Всё. Хватит тут сырость разводить. Ты же у меня такая сильная и смелая девочка. Помнишь нашу самую-самую первую встречу. Как ты дрожала… как блестели твои глаза под прорезями маски от перевозбуждения… и как ты не верила собственной на меня реакции, не в состоянии ни здраво думать, ни что-либо говорить в ответ. Я буквально кожей ощущал, как ты меня тогда хотела, едва ли осознавая до конца происходящее с нами безумие. Я никогда тебе в этом не признавался, но именно тогда у меня снесло от тебя крышу. А ведь я даже не видел полностью твоего лица.

Ты снова несдержанно с надрывом всхлипываешь, когда я накрываю ладонью твои глаза вместе с верхней частью лица, оставив открытыми губы и подбородок. Сейчас они, конечно, выглядели по-другому. Но «уродующий» их кляп ничуть не портил всей целостности картины, особенно в цветовых рефлексах окружающего нас полусумрака тёмно-бежевого салона.

– Никогда в жизни и ни к кому другому я не испытывал подобной одержимости, как к тебе. Её не сравнить ни с одним наркотиком или другим сумасшедшим чувством. Не говоря уже о последствиях, когда тебя вроде как рубит пугающей слабостью и одновременно насыщает неведомой ранее силой. И жаждой. Бешеной жаждой схватить, забрать себе… украсть у всего мира. Даже сейчас, чётко осознавая, что я это наконец-то сделал, всё равно не могу избавиться от её навязчивого наваждения. Хочется растянуть всё это безумие до бесконечности. Зациклить, заставлять повторяться снова и снова. Особенно этот грёбаный момент, бл*дь.