протяжной нотой висел густой гул. Было такое впечатление, что где-то совсем рядом разверзлась земля. На мгновение мой взгляд выхватил из толпы бледное растерянное лицо Жени и прижатое к нему перепуганное Маринкино, и я бросился к ним не раздумывая, как на крик души…

Неожиданно разом все стихло. Будто время остановилось. Даже жутко вдруг стало от такой тишины. И в этой абсолютной тишине неправдоподобно спокойно и обыденно прозвучала реплика Рогозного:

— Концерт баллов на девять, не меньше.

Оказывается, он стоял рядом с Женей, а я в суете и волнении просто не заметил его. Голос Рогозного, точно громоотвод, разом снял с нас оцепенение. И тут словно прорвало словесную плотину — заговорили все сразу. Задымили папиросами и самокрутками. Посыпались шутки. Командир отделения Кузнецов даже разыграл короткую пантомиму, изображая, как его подчиненный Панкратенко метался в одном сапоге по казарме и с причитаниями «Дэ ж мий чебот?» разыскивал второй, в то время как тот злополучный предмет был зажат у него под мышкой. А Трофимов, собрав вокруг себя нескольких «молодых», настойчиво уверял их, что, если бы его не растолкали и не стащили насильно с постели, он бы и не подумал проснуться. Подумаешь, невидаль — землетрясение! Маринка щебетала рядом:

— Мамочка, мамочка, ты не беспокойся, я совсем не испугалась. Ну честное слово…

Пока раскуривали да дебатировали, наиболее сообразительные во главе с Мулевым сплоченными рядами двинулись в столовую. (Стихия стихией, а голод не тетка.) Они-то первыми и заметили клубы дыма над нашей казармой и подняли тревогу. На этот раз наша отлаженная в тренировках заставская машина сработала как часы. Ей бы могла позавидовать любая пожарная команда на континенте. Мы быстро приставили лестницы, вскрыли чердак, притащили со склада помпу, завели шланг в речку, и через десять минут все было кончено. Оказывается, на чердаке, несмотря на наши с Ульямишей и Завалишиным «героические» усилия, загорелась-таки в обрушенном дымоходе сажа.

Перепачканные с ног до головы, усталые, ввалились мы с Рогозным в канцелярию.

— Ну вот, кажется, и все, — сказал Николай Павлович и тяжело опустился на стул.

Но лучше бы он и не говорил этих слов. Буквально в ту же секунду дверь в канцелярию распахнулась, и наш заставский радист ефрейтор Хабибулин без всяких предисловий с порога выпалил:

«ЦУНАМИ!»

Море уходило. Оно уже обнажило широкую полосу корявого илистого дна и продолжало отступать от берега. От непривычной тишины, повисшей над распадком, звенело в ушах. Как чего-то жизненно необходимого, недоставало привычных звуков — грохота прибоя, шелеста отхлынувшего наката, лениво перекатывающего гальку на берегу, гортанных криков вездесущих ворон, словом, всего того, чем обычно живет природа и мы с нею. Теперь все это куда-то попряталось, подевалось, смолкло, вымерло, сгинуло. И от этого тишина сделалась еще более зловещей. То, что сейчас происходило на моих глазах, совсем не было похоже на обычный отлив. Казалось, я был один в мире, совершенно один, где не слышно ничьих голосов, кроме моего собственного, в первозданном мире, каким его когда-то увидел человек. «И бездна нам обнажена…»

Жутко и одиноко было на этом мертвом берегу. Хотелось тут же повернуться и бежать без оглядки, куда глаза глядят. Но я пересилил себя. Теперь самое время разобраться в своих мыслях и ощущениях. «И наша жизнь стоит пред нами, как призрак, на краю земли…» Просто не знаю, как мне бороться с собственной памятью! Опять в голову пачками лезли стихи — верный признак того, что волнуюсь. Впрочем, ничего странного. Покажите мне того человека, который бы сказал: «Я ничего на свете не боюсь». Интересно, а как там у Тютчева было сначала? Я стал вспоминать и, на удивление, легко вспомнил: «Нам мнится: мир осиротелый неотразимый Рок настиг — и мы, в борьбе, природой целой покинуты на нас самих…» Покинуты? Чепуха! Во-первых, мы с Хабибулиным остались здесь сами, добровольно, а во-вторых, обреченными себя не считаем…

С той самой минуты как мы с ребятами высадились с «Балхаша» на эту землю, нас повсюду, неотступно, как тень, преследовало это округло-динамическое слово — цунами. В нем было заключено что-то напористо-тревожное и одновременно притягательно-таинственное, что нет-нет, а помимо нашей воли напоминало о себе. Мы попытались было по старой своей привычке каламбурить по этому поводу, но быстро прикусили языки, после того как в штабе нам поведали о трагедии пятьдесят второго года, когда, рожденная извержением подводного вулкана и начиненная дьявольской разрушительной силой, огромная волна начисто смыла один из островов. Кто из нас думал тогда, что совсем скоро мы окажемся с этой грозной стихией с глазу на глаз?

И вот сейчас где-то в просторах океана, со стороны Гавайев, а может, Филиппин, шла в атаку на нас эта самая волна. Надвигалась быстро и грозно, как разящий удар клинка, со скоростью реактивного лайнера, сметая все на своем пути и выбирая узкие открытые бухты, вроде нашей, чтобы сотворить свое черное дело…

Полчаса назад ушла в сопки застава. Если сейчас обернуться и посмотреть строго на юг, взяв за ориентир двуглавую вершину вулкана Руруй, то еще можно увидеть, как, закручиваясь упругой спиралью, походная колонна со всем нашим хозяйством — лошадьми, коровами, прочей живностью — поднимается в гору. Но я не хочу оборачиваться и не хочу смотреть. Нет, я не боюсь, что мне изменит выдержка и я пожалею, что настоял на своем. Просто стараюсь ни на секунду не выпускать из виду то, что происходит в открытом море, у горизонта. Это сейчас самое главное. По крайней мере, для нас с Хабибулиным… Эвакуация заставы была проведена по всем правилам и в рекордные сроки — всего за двадцать минут. Не зря мы с Рогозным так дотошно отрабатывали вводные на случай всяких тревог и чрезвычайных обстоятельств. Правда, одного обстоятельства мы все-таки не учли. Все у нас шло без паники, четко и быстро, до той самой минуты, пока не встал вопрос, как быть со связью и как быть с радистом. Дело в том, что ни одна из наших переносных раций, как выяснилось, отряд не брала — нас разделял мощный скальный «экран» в виде двуглавого Руруя. Тем не менее положение обязывало нас не прерывать связи с отрядом. Наш «Казбек» был одним из звеньев в системе оповещения по литеру «Цунами», и свернуть его работу вот так, за здоро́во живешь, мы не имели права. Мы оба хорошо понимали: если в нужный момент не сработает хотя бы одно из звеньев этой цепи, жизнь многих людей окажется под угрозой. Но нам с Рогозным было ясно и то,