В этот момент остальные трое ринулись на Бондарева со всех сторон. Удары посыпались как град. Ребро твердой, как доска, ладони полоснуло его по шее, вновь нарушив дыхание. Затем в затылок врезался кулак. Бондарев явственно услышал, как хрустнули позвонки в месте крепления с черепом.

Развернувшись, он никого не достал клинком, зато получил ногой в живот, а другой нападающий подпрыгнул, чтобы приземлиться на его согнутую спину.

Бондарев упал на четвереньки, вскочил, увидел темную подошву, летящую прямо в лицо. Перед соприкосновением со скулой она сделалась широченной, как доска. Все петарды мира взорвались в его голове. Он согнулся пополам, чтобы сблевать, пока по спине его гуляли кулаки и ботинки. Кто-то подсек ему ноги. Другой нападающий резко выкрутил правую руку, и выпавший стилет издал стальное дребезжание.

А удары не прекращались. Бондарев падал, вставал, падал, вставал… Наконец он упал и больше не смог приподняться. Даже на несколько сантиметров.

Нападающих это не остановило. Наоборот. Получив возможность наносить удары прицельно, они стали метить в жизненно важные органы. Особенно досталось почкам, после чего боль перестала ощущаться, словно под воздействием анестезирующего лекарства.

Бондарев просто лежал, сотрясаясь от ударов, и слушал, как хрипят и сопят мужчины, запыхавшиеся от усилий. Сознание то возвращалось, то почти покидало его. На пару минут они оставили его в покое, чтобы перекурить и обменяться отрывистыми репликами на японском языке, а потом вновь принялись за дело.

При очередном попадании по почкам, шестом или седьмом по счету, Бондарев с наслаждением почувствовал, как постепенно проваливается в темноту. Оттуда он успел увидеть мужские силуэты в освещенном окне, которые смотрели на него, а потом покинул этот мир, чтобы уйти туда, где нет ни волнений, ни злобы, ни боли.

Его качало. Из стороны в сторону. Вверх-вниз. Приходя в себя, он решил, что едет куда-то в поезде, свернувшись калачиком на полке. Только почему выключен свет? Почему не слышен монотонный перестук колес? Где окно?

Прошло не меньше минуты, прежде чем Бондарев понял, что находится в машине. Точнее, в багажнике. Его спина упиралась в запасное колесо, до его ушей доносился шум автомобильного двигателя.

«Везут добивать, — догадался он. — Или топить. Привяжут к ногам железо и бросят в реку. Постараться бы не набирать воздуха в легкие, чтобы не продлевать агонию. Выдохнуть и все. А лучше отключиться».

Он отключился.

А когда открыл заплывшие, налитые кровью глаза в следующий раз, то увидел луч света, падающий из окна. Потом зрение сфокусировалось, и стало ясно, что это не окно, а дыра в стене. Большая зазубренная дыра, в которую задувал свежий ветерок.

Бондарев застонал и приподнял голову. Простое движение послало мучительные импульсы по всему телу, предупреждая, что боль никуда не делась, а караулит здесь, словно бешеный пес, готовый вцепиться в жертву всеми своими оскаленными зубами.

Голова казалась налитой свинцом, но Бондарев заставил себя удерживать ее в вертикальном положении.

Цементный пол под ним был покрыт крошевом камней и целыми глыбами обломков, из полуобвалившейся штукатурки торчали огрызки ржавой арматуры и проводов, одна стена была опалена огнем, словно здесь неоднократно разводили костер. Бондарев посмотрел на потолок. Плиты перекрытия сдвинулись, позволяя увидеть помещение выше, а над ним еще одно. Дальше виднелось небо. Оно беззаботно голубело над руинами, где бросили Бондарева, и знать ничего не знало о страданиях и боли.

А он знал. Знал прежде, а теперь узнал еще больше. И в эту минуту был готов согласиться с буддистами, считающими нашу планету одним из самых худших мест во Вселенной.

Бондарев осторожно опустил голову и подвигал ею, избавляясь от острого камешка, врезавшегося в затылок. Той боли, что его терзала, было вполне достаточно, дополнительной он бы не выдержал. Даже самой незначительной.

Закрыв глаза, он стал думать, зачем его привезли в это полуразрушенное строение, где раньше находился какой-то цех или заводик. Мозги соображали плохо, но напряженных раздумий не понадобилось. Убийцы в черных масках избавились от трупа. Они решили, что забили Бондарева насмерть, и отвезли его в какое-то уединенное, заброшенное здание. Ожидать, что сюда нагрянут туристы с холодной минералкой и аптечкой, бессмысленно. Придется выбираться самому.

Самому, как всегда… Всю жизнь самому.

Бондарев разомкнул веки, чтобы еще раз посмотреть на небо. Оно было прекрасным и равнодушным ко всему, что происходило на земле. Так было много тысячелетий назад, когда предки людей еще только учились проламывать друг другу головы дубинами. Так будет и потом, когда люди, наконец-то, уничтожат друг друга. Такой взгляд можно было назвать пессимистическим. Если бы не вся предыдущая история человечества, состоящая из сплошных войн, больших и малых…

И если есть Господь Бог, который создал людей такими, то что ему жизнь какого-то там майора Константина Бондарева, подыхающего на грязном полу? Тьфу!

— Значит, обойдемся без молитв, — прошептал он одними губами.

Снова и снова Бондарев пробовал шевелить различными частями тела. Это порождало всевозможные ощущения. Он даже не мог водить глазами из стороны в сторону, чтобы не испытывать боли. Отделали его на славу, и неудивительно, что приняли за мертвого. Он и сам не до конца был уверен, что жив.

Бондарев расслабился, прекратив напрягать мышцы. Внутренний голос посоветовал ему успокоиться и перестать мучить себя попусту. Нужен час передышки. Лучше два. Или три. А потом он выберется из этих развалин и найдет, к кому обратиться за помощью. Был бы телефон, тогда бы вообще не пришлось напрягаться. Но, когда он проверял, способен ли двигаться, то пошарил по карманам и нашел лишь обломки мобильника. Так что досталось не только ему…

Бондарев закрыл глаза и ощутил приступ голода, оказавшегося не менее сильным, чем боль. А еще хотелось пить, ужасно хотелось. Может быть, он потерял слишком много крови и теперь умирает от обезвоживания организма? Нет. Свежей крови под ним нет, а ссадины и раны успели затянуться. Это значит… Голод и жажда могли появиться только при том условии, что с ночного боя прошло время. Много времени.

Так сколько же он находится в этом заброшенном здании? Не часов, а дней. Два? Три?

«Не меньше суток, не больше двух, — подумал он. — Человеческий организм не способен обходиться без воды больше семидесяти двух часов. Пить хочется, однако пока что я не умираю от жажды. Что-то около сорока восьми часов без сознания. Значит, моя жизнь действительно висела на волоске. Я стоял одной ногой в могиле… Вернее, лежал. Слишком долго! Нужно как можно скорее выбираться отсюда!»

Он попытался закричать, чтобы привлечь внимание прохожих или бродяг. Лучше угодить в японскую каталажку за проникновение в страну по фальшивому паспорту, чем окочуриться от жажды среди грязных развалин. Однако крик не получился. Из поврежденного горла вырвалось лишь хриплое карканье. Что касается распухших губ, то они вообще не могли произнести ни одного членораздельного звука.