Когда Мартин позвонил в дверь дома № 19 по Берггассе, уже было очень поздно. Сняв шляпу, он внимательно огляделся, чтобы проверить, не следил ли кто за ним. Открыла Паула. Она была серьезна, потому что знала, что он пришел сказать ей до свидания, а может, и попрощаться навсегда. Завтра спозаранку он должен будет уехать: у него нет выбора.

Мартин наверняка в последний раз видел дом, где провел столько счастливых дней. Ничто не изменилось тут с детства или очень мало. Кабинет отца со статуэтками, комната, где он так любил беседовать с ним. Пора сказать прощай всей его жизни. Нужно несокрушимое мужество, чтобы покинуть эту квартиру, где он всегда жил, комнаты, где играл, работал, говорил, слушал, смеялся и плакал со своими сестрами и братьями. В этих стенах до сих пор слышится эхо детских голосов, собачьего лая, отголоски семейных трапез вместе с родителями и тетей Минной, и мягкие, но порой тяжелые шаги отца, их радостные возгласы и слезы. Он прощается со своим детством.

А его отец, которого он так любил и старался отличиться в его глазах? Будучи помоложе, он частенько желал ускользнуть от него, потому что отец казался ему подавляющим монументом. Он не хотел брать на себя роль старшего сына. Он хотел быть свободным. Но стал изучать право, чтобы угодить отцу. Однако потом, с появлением издательства, они сблизились, и отец доверил ему свои дела, чтобы он был как можно ближе к нему. Словно не хотел, чтобы он отдалялся.

С тех пор как Мартин прочитал адресованное Флиссу письмо, он стал лучше понимать отца. Кое-что взволновало его. Словно отец примирился с той внутренней борьбой, которую сын вынужден вести ради того, чтобы жить собственной жизнью. Когда он был ребенком, отец не играл с ним, поскольку был занят своими каждодневными трудами ради прогресса человечества. Но, какими бы важными ни были эти труды, всякий раз, когда дети обращались к нему, он откладывал любые дела и уделял им все свое внимание. С каждым из своих детей он заключал договор об абсолютной откровенности, так что они говорили друг другу все, без уверток и затрагивали любые, даже самые табуированные темы. Он хотел, чтобы у его детей было все, что нужно. Хотел знать их потребности, чтобы оказать им медицинскую, финансовую или психологическую помощь. Между ними не было никакого стеснения, а всего лишь желание ясности и искренности, которые характеризовали этот острый как клинок взгляд, которым отец смотрел на людей. Он никогда не ошибался.

Мартин долго сжимал мать в объятиях. А она, такая сильная, исполненная такого достоинства, не могла сдержать слез.

– Вы ведь скоро присоединитесь ко мне, – проговорил он и добавил: – Правда, папа?

Зигмунд согласился, хотя было ясно, что он хочет им сказать: будущего не знает никто.

Анна тоже стояла здесь, с тревогой глядя на брата. Теперь она оставалась одна, и Мартин знает, что она снова пожертвует собой ради отца, поскольку не может иначе. Он даже не пытался убедить ее уехать, поскольку знал, что это напрасный труд: она последует за отцом до самой смерти.

– Папа, – начал Мартин, – я знаю, что не всегда давал тебе повод гордиться мной. Я часто был слишком порывистым… глупым… беспорядочным… В конечном счете я сознаю свою ответственность. Я давно должен был уничтожить все документы, как ты мне говорил. Обещай мне поскорее приехать, – добавляет он, подавив рыдание.

Отец заключил его в объятия строгим жестом, как в детстве, когда хотел, чтобы он не распускался.

Потом увлек сына в свой кабинет, чтобы остаться с ним наедине.

– Мое нынешнее положение заставляет меня опасаться, что я уже не смогу зарабатывать на жизнь как раньше, – тихо проговорил он. – Я не знаю, достанет ли мне сил уехать. Если когда-нибудь… Если нам уже не суждено увидеться, Мартин, я бы хотел, чтобы ты мне кое-что пообещал.

– Я сделаю все, что ты захочешь.

– Я бы хотел, чтобы вы, мои дети, отказались от своего наследства в пользу вашей матери. Ей это понадобится для жизни. По счастью, за Матильду и Эрнста я не беспокоюсь. За тебя тоже, я верю в твое будущее. Ты можешь оставить себе тысячу долларов; потом дашь пять тысяч долларов тете Минне, а также по двести долларов каждый год твоей тете Дольфи. Оли нуждается больше вас всех. У него есть тысяча долларов, которую я дал ему на свадьбу. И если понадобится, твоя мать тоже даст ему денег. Ах да, главное, не забудь… Приданое Анны надо дополнить до двух тысяч фунтов стерлингов. Ты обещаешь мне это, Мартин? Я стар, и мне остается так мало радостей в жизни. Одна из них состоит в том, чтобы иметь возможность что-нибудь сделать для своих детей.

Это было странно: в обществе своего отца он снова стал ребенком. И вдруг отец превратился в его преподавателя химии, Йозефа Херцига. Неужели это мысли психоаналитика так повлияли на его рассудок? Тогда он вспоминает, что профессор химии говорил ему о Фрейде: он считал его величайшим умом своего времени, гением, который произвел в головах человечества настоящий переворот. Херциг, который был строгим в своем методе ученым, увлеченно читал книги этого доктора о душе. Да, безусловно, тот обладает опасным интеллектом, способным на манипуляции и на злоупотребление своей силой. А также на махинации со своими капиталами: он хранит деньги за границей, и даже значительную сумму, порядка трех миллионов шиллингов. Непростительная ошибка, обнаружение которой его радует. Только вот Фрейд ускользнул от него, не поколебавшись отправить вместо себя на допрос собственную дочь.

Антон Зауэрвальд допил кофе и уселся за письменный стол, где перед ним лежало досье Фрейда. Сейчас у него довольно сильно болела голова. Он уже давно не видел снов. Неужели это из-за книги? Словно он пробудил в себе способность ускользать с помощью мысли, точнее, способность запоминать свои сновидения. Он уже так давно просыпается по утрам, начисто забыв прошедшую ночь. С каких пор? В его сознании снова возникает суровый образ отца, и он вздрагивает.

На столе его ждала почта со штемпелем Рейха. Его распирало от гордости: повышения наверняка осталось ждать недолго. Жена будет гордиться им. Это она подтолкнула его к сотрудничеству с нацистами и весьма поощряла на этом пути. Он вскрыл письмо. В нем оказался приказ из Берлина: Фрейды должны как можно скорее покинуть свою квартиру, поскольку она реквизирована Рейхом. Ее превратят в Институт изучения расы, целью которого будет научное доказательство превосходства арийцев над другими народами.

Всего лишь награда судьбы, улыбнулся он. Но Фрейд-то доказывает в своих трудах обратное, и тоже с научной с точки зрения. А если все зависит не от расы, а от бессознательного? Того бессознательного, что порождает сновидения. А если нет биологически высших людей, но есть просто люди со своими частными историями, которых определяет лишь то, как их воспитали родители, и какие травмы они получили в детстве? А если есть только две категории человеческих существ: те, кто помнит свои сны, и те, кто не помнит? Или даже только одна: те, кто видит сны? Люди, которых определяет их бессознательное.