В конце концов я умудрился сесть и оглядеться.

Это была не тюрьма: я был в детской кроватке.

Я узнал скомканное старое желтое одеяло с вышитой уткой, мягких зверюшек подле себя. На мне была беленькая маечка и…

О, нет!

Я в ужасе зажмурил глаза.

Этого не может быть!

«Господи, сделай так, чтобы это оказалось неправдой!» — взмолился я.

Я открыл глаза, но моя молитва не была услышана.

Подгузники!

В голове роились мысли: «Сколько же мне сейчас лет? Как далеко пронесся я назад во времени?»

— Ты уже проснулся, Микки?

В комнату вошла мама. Она была такой молоденькой, какой я ее не помнил.

— Сладенький мой, ты выспался? — спросила она, определенно не ожидая ответа. И точно, она сунула мне в рот бутылочку сока.

Фу! Еще и бутылочка! Я выплюнул ее и неуклюже отшвырнул.

— Нет, так нельзя, — терпеливо произнесла мама, поднимая бутылочку с пола. — Нехороший мальчик. Ну, давай, Микки, выпей сок!

Она опять впихнула мне соску. Мне страшно хотелось пить, поэтому я высосал сок из бутылки. Пить из соски вовсе не так уж противно, если привыкнуть.

Когда мама ушла, я выпустил бутылку.

Необходимо было все же узнать, сколько мне лет, в какое время я перепрыгнул.

Ухватившись за прутья кроватки, я подтянулся и поднялся на ноги.

«Это радует, — подумал я. — Стоять я умею».

Я сделал шаг. Ноги слушались плохо. Я заковылял по кровати.

Я понял, что ходить могу. Не очень уверенно, но все-таки могу.

Мне, должно быть, около года!

Тут-то я и упал, больно стукнувшись головой о край кроватки. Глаза наполнились слезами, я захныкал, а потом громко заревел.

Мама вбежала в комнату.

— Что с тобой, Микки? Что случилось?

Подхватив меня на руки, она стала нежно похлопывать меня по спине.

А я рыдал и не мог остановиться и чувствовал себя крайне неловко.

«Что же мне делать? — подумал я в отчаянии. — За одну ночь я стал на три года моложе! Сейчас мне всего год! Сколько же мне будет завтра?!»

От этих мыслей мое маленькое тельце содрогнулось.

«Нужно срочно найти способ заставить время идти вперед! Сегодня же!» — сказал я себе.

Но что я могу?

Я даже не хожу в ясли!

Я — младенец!!!

Мама сказала, что мы сейчас выйдем из дома. Она собиралась одеть меня и произнесла то, чего я боялся.

— Да, я знаю, что тебя беспокоит, Микки. Тебе, наверное, пора менять подгузники.

— Нет! — закричал я. — Нет!

— Да, Микки, надо. Ну, давай…

Я не люблю вспоминать о том, что последовало за этим. Я бы предпочел вычеркнуть это из памяти.

Вы меня понимаете, конечно.

Когда худшее было позади, мама сунула меня в манеж — и я опять сидел за решеткой, пока она суетилась по дому.

Я поднял настоящий грохот. Я бил по мобилю, висевшему у меня над головой, и смотрел, как он вертится вокруг своей оси.

Я нажимал кнопки на пластмассовой игрушке. Каждая кнопка издавала свой звук. Игрушка мычала, пищала и крякала.

Мне это до смерти надоело.

Потом мама вытащила меня, надела на меня теплый свитер и дурацкую маленькую вязаную шапочку. Нежно-голубую.

— Хочешь увидеть папочку и пойти за покупками? — проворковала она.

— Па-па, — ответил я.

Я хотел сказать вот что: «Если вы не доставите меня в антикварную лавку Энтони, я выброшусь из кроватки и вдребезги разобью себе голову».

Но я не мог сложить слова. Это так выбивало меня из колеи!

Мама отнесла меня в машину. Посадила в детское сиденье сзади. Я попытался сказать: «Не так туго, мамочка!», но получилось: «Не-не-не-не-не!»

— Не создавай мне лишних проблем, Микки! — строго сказала мама. — Я знаю, ты не любишь это сиденье, но так положено.

Она еще туже пристегнула меня, и мы поехали в город.

«По крайней мере, у меня появится шанс, — думал я. — Если мы поедем к папе, то окажемся рядом с антикварным магазином. Конечно, это вероятность, лишь вероятность».

Мама припарковала машину рядом с папиной конторой и отстегнула ремни. Я получил свободу, но, оказалось, ненадолго. Она вытащила из багажника коляску, разложила и посадила меня в нее, снова пристегнув ремнями.

«Маленький ребенок — что заключенный, — думал я, пока мы пересекали тротуар. — Никогда не думал, что быть им так противно!»

Было время ленча. Служащие потоком двинулись из здания офиса.

Появился папа. Он поцеловал маму и наклонился к коляске, чтобы пощекотать мне шею.

— Мальчик мой маленький! — произнес он.

— Скажи папе «привет!», — подсказала мне мама.

— Пи-па-па, — пролепетал я.

— Привет, Микки, — с нежностью в голосе произнес папа.

Он поднялся из-за стола и тихо обратился к маме, полагая, видимо, что я не услышу:

— Дорогая, разве ему уже не пора уметь выговаривать больше слов? Ребенок Теда Яксона Миккиного возраста, и он уже говорит целыми фразами. Он может сказать «воздушный шар», и «кухня», и «хочу мишку».

— Не затевай это снова, — сердито прошептала мама. — Микки не заторможенный.

Я завозился в своей коляске, кипя от возмущения: «Заторможенный! Кто сказал, что я заторможенный?»

— Я не утверждал, что он заторможенный, дорогая, — продолжал папа. — Я только хотел сказать…

— Утверждал, — отрезала мама. — Да, утверждал! Тем вечером, когда он засунул себе в нос горошины, ты сказал, что его необходимо проверить!

«Я засунул горошины в нос? — Я вздрогнул. — Конечно, глупо совать горошины в нос. Но ведь я же — малыш. Неужели папа так мнителен?» — рассуждал я.

Если бы у меня была возможность рассказать им, что я вырасту нормальным, по крайней мере к своим двенадцати годам! Конечно, я не гений, но в школе на хорошем счету.

— Может быть, мы обсудим это позже? — предложил папа. — У меня только час на ленч. Если мы собираемся найти обеденный стол, нам лучше поторопиться.

— Ты сам затеял этот разговор, — сердито сказала мама. Она развернула коляску и стала переходить через дорогу. Папа последовал за нами. Мой взгляд блуждал по фасадам зданий на противоположной стороне. Жилой дом. Ломбард. Кафе.

Наконец я увидел то, что искал — антикварную лавку Энтони.