– По слову твоему, государь воевода!

Два отрока живо пристегнули быстрые ирты. Нетерпеливый Путилин работник долбил кайком снег.

– Бегите уж, – сказал Неуступ.

Отроков погонять не занадобилось. Скоро Путилин работник уже налегал из последней мочи, удерживаясь вровень.

– Лыжи у вас, сеггаровичей, любо-дорого, – пропыхтел он, когда схлынул первый задор и бег выровнялся. – Одно слово, царские!

– Слыхал про делателя Пенька?

– А то! Его лыжи втридорога из рук рвут.

– Вот он и верстал.

– Дикомыты! – сказал работник. – Злой народец, а лыжи смыслят, не отнимешь.

– Почему злой?

– А будто нет? Зеленцы жгут, купцов убивают. Вона, торгован две опасные дружины берёт в поморье идти, одной мало, боится.

Речка петляла, в иных местах бури намели снега, выстроили горушки. Карабкайся вверх, прежде чем по уклону катить. Провожатый вовсе умаялся – видно, многовато сил положил, бросившись за подмогой.

– А ты ходо́к, – похвалил Весел.

– Я что… Вот Порейка хаживал, не угонишь, даром что лапы косые. И следопыт добрый был.

Светел наконец-то спросил Весела:

– Песница знатная у тебя. В наследство досталась?

– И так можно сказать, – кивнул беловолосый. – В зеленце нашёл позноблённом. Дом пустой, могилки хозяйские… Я вагуду и поднял, пока растопку искал. Струночки обновил, заиграла.

– Старая она…

– Так другой нету. Что в руки пришло, на том бренчу помаленьку.

«Да я б за неё… рубаху с тощей спины…» Добрых полверсты Светел не знал ни лыжни, ни предстоявшего дела. На что искру славнука у Весела выменять? Обидные в плату поднести? Засмеёт. Санками со всем животом поклониться? Сеггар выгонит, и поделом…

Так они коротали последнее колено пути, когда как раз бы рядить, как с орудьем справляться.

Пока бежали, скудный полуденный свет начал быстро меркнуть, сменившись неурочными сумерками. Облачные космы, путавшиеся в лесных вершинах, прорвались густыми ки́жами снега. Белые рои поплыли навстречу, неторопливо кружась. Бородатый гонец и Весел с едва пробившимся мужским волосом тут же сделались дремучими старцами в поросли серебряного мха. Застывшую речку на глазах кутало первозданное покрывало. Вправду, что ли, Путилин домочадец здесь проходил? Может, птицей по воздуху долетел?

Он огорчённо стукнул кайком возле устья ручья, падавшего с северной стороны:

– Поди знай теперь, в угон гнать Гузыней или здесь ждать, пока выйдут.

Весел широкой лыжей смахнул полпяди свежего пуха, припал на колено.

– Хаживали тут седмицу назад, с тех пор никого. Вона, крупка намёрзла, лисой только потревожена.

– Да ты, добрый господин, прямо как Порейка наш следами искусен…

Светел спросил:

– Каково Гузынюшек привечать будем? Здесь встанем?

– Воеводы подойдут, скажут: забоялись сами разведаться, на нас уповают! – Весел выпрямился прыжком, отряхнул стёганые порты. – Ты вставай, коли охота. Я навстречу пойду.

Хоть трусом вслух не назвал. Светел опять вспомнил Житую Росточь. Спины брата и отца… неизбывные синяки на плече. По жилам раскатился тёмный огонь.

– Добро, – сказал он вслух. – Только не обессудь: кому грудь подставлять, кому в засаде сторожить, про то жребий метнём.

– Так я уж, государи витязи, побегу, – засуетился работник. – Де́ла невпроворот, столованье ваше готовить. Мы люди мирные, это вы биться умны и небось в делах кровавых бывали, как Порейка хвалился…

– Беги, толку с тебя, – отмахнулся Весел.

– Погоди, – сказал Светел. – Что у них за дядька Мешай страшный?

– Будто не страшный! При добром Аодхе каторгу сторожил. Ему что кровь, что водица!

– Значит, старый уже, – рассудил Светел. – А какой такой Порейка, боевым делом испытанный?

Толпу свирепых родичей и дружков, обещанную боязливым работником, Гузыни с собой на реку не вывели. Светел увидел с ними всего одного человека. На двадцать лет старше и на голову меньше братьев-осилков. Крепкий, поджарый, с корявым шрамом на лбу, он приминал пушистый уброд, возглавляя невеликую рать. В каждом движении сквозила вспыльчивая, опасная сила. Светел знал эту породу. Такой едет с гиком и свистом. Разгонит нарту собачью – всякого переедет, кто не убрался с дороги, но вожака не придержит. И ты ему ещё виноват выйдешь, что под полозья упал.

Братья-буяны, дубинушки стоеросовые, дыбали за дядькой Мешаем след в след. Тянулись нитками за иголкой.

Светел стоял посреди промёрзшего ручейного омутка. Смотрел сквозь кружащийся снег. В теле бродили токи вдохновения и восторга, почти как за гуслями на Ярилиной Плеши, только опасней, угрюмей. Наплывали голосницы, неслышимые сторонним, ноги просили ломания, словно перед кулачным радением на Кругу. Судьба наконец обратила к Светелу милостивый лик. Коготкович, вынужденный скрыться в чаще, мало не плакал, но жребий свят, не оспоришь.

Наконец-то!

«За воеводу. За крылья Поморника, царствующие над морем и сушей…»

Светел даже сбросил за спину куколь. Его распирало внутренним жаром, крутящиеся хлопья таяли на лету, не достигая волос. Опёнок не мог видеть себя со стороны, лишь жалел с безумным молодым пылом, что на него шёл не Лихарь. Не Ветер.

– Мир по дороге, местничи, – вежливо приветствовал он подходивших.

– И тебе путь-дорожка, – без большой охоты поздоровался страшный дядька Мешай. Крепкий парень явно не просто так стоял на пути. – Тебе, чужой чуженин, что за дело до нас?

Светел улыбнулся во все зубы.

– Нетрудно ответить. У Путилы в кружале нынче скамьи поломались, столешники истрепались, пиво не задалось. Вас он в другой день ждёт, не сегодня.

Светел долго обдумывал своё слово. Чтоб звучало понятно, да не слишком обидно. Получилось средненько. Братья Гузыни, правда, озадачились, соображая, с чего бы такой бессчастный выдался день. Дядька Мешай грозно поубавился в росте, зато в плечах как будто раздался:

– Сам отколь взялся, говорю?

– Где вчера был, там завтра не будет. А твоего, Мешай, прозвания Путила вовсе поминать не желает.

– Не соплив ты, малец, добрых людей учить, по которой половице ступать?

– Учат тех, кто слушает, – сказал Светел. – Иные и ласкового совета не понимают.

Рубец на лбу Мешая вздулся уродливым червяком. Омуток позволял с лёгкостью миновать наглого паренька. Всего дела – шаг-другой в сторону отступить. Не за полы же он их ловить будет. Однако бывший надсмотрщик отступать не привык. Обойдёшь, побрезговав сбить, – кто-нибудь непременно скажет: не тот стал Мешай. Порастерял силу. Обмяк. Забоялся юнцу вежество преподать.