– Понимаешь, Алик, я, если честно, с самого начала к этому шел. Предложение из самого из Кремля – это лестно, это заводит. Но ведь я в любом случае на это именно подписывался, когда наш проект начинал. Не ровно на это, было несколько вариантов, но во всех во главу угла производство ставилось и, главное, смысл какой-то. Высший смысл, если хочешь. Мне что, интересно мелких буржуев бомбить и торгашей под красное знамя... Ну, ставить, что ли?.. Я производственник, Алик, я строитель. Я всю жизнь в первую очередь этим занимался. Хотя бывало и наоборот. Мне строить интересно. Особенно на новом месте. С чистого листа, понимаешь? И нашими красками. Я больше скажу. Я в этот медвежий угол не мальчиком для битья пошел и не дежурным по каштанам. Когда на Вахе этом создается свободная экономическая зона, когда все убеждаются, что мы запустили производство, а не отскочили с баблом, нас не трогают пять лет. Ну, и еще там по мелочи. То есть будут деньги, будет работа, будет полная политическая поддержка – и будет пять лет практически полной независимости. За это время можно вполне себе Город Солнца соорудить, не то что островок социальной справедливости. Ради этого стоит корячиться, как считаешь, Алик?

Я не стал говорить, как считаю. Зачем хорошего пожилого человека обижать. Сделал вид, что размышляю, и спросил:

– А почему именно там? И что за название чеченское какое-то?

– Почему чеченское? А, Ваха... Нет, там река Вах течет, довольно крупная... Скорее уж, грузинское тогда. На самом деле хантские места – по одному ханту на десять квадратных километров. А про именно там – так не мы же выбирали, за нас всё выбрали. С другой стороны – и к лучшему это. Исторически ведь как выходит? Россия вечно вязнет в болоте, решительно и осознанно. Потому что трясина с ряской, что ни говори, нашему человеку ближе лугов с лесами. Помимо прочего, это моментально запускает маховик борьбы с враждебным окружением. Москва построена на болоте, Питер построен на болоте.

– Рим тоже, – сказал я, чтобы малость погасить задор.

Бесполезно.

– Да и шут бы с ним, с Римом. У нас пятнадцать миллионов человек эти болота засосали физически, в десятки раз больше – морально. Есть же смысл, в конце концов, построить хоть одну столицу на хорошем месте. Это славное место, Алик, – тайга, лесотундра, река, ручьев полно.

– Болота, – предположил я.

– Как раз там на удивление мало, но вокруг – конечно. Все виды. Походишь – сам оценишь. Зато полный набор температур, летом плюс тридцать пять, зимой минус сорок, при том, что в паре сотен километров севернее проходит полуполярная какая-то изобара и там практически вечная зима.

– А южнее?

– А южнее до Томска почти все однотипно. Удобная болотная как раз девственность на полтыщи верст, до поселка Колпашево и дальше – там космические войска расформировали и вывезли, так что остались синоптики да лесники. Образцовый полигон – ну или портал в будущее. В чем вечная проблема России? Невозможно сразу начать жить завтрашним днем – родимые пятна прошлого держат.

– Да это мировая проблема, не только России, – вяло возразил я.

– Но у нас особенно. Почему нельзя переделать жилкомхоз? Потому что невозможно выбросить старое коммунальное хозяйство, ржавые трубы, пар из котлованов и пьяных сантехников. Приходится все новье пристраивать к имеющемуся – чтобы вход-выход, папа-мама совпадали. И все, вот на этой преемственности порока мы палимся. Поэтому невозможна никакая реформа ни в ЖКХ, ни в армии, ни вообще в стране. Любой Рэмбо-контрактник после определения в часть, где офицеры квасят, прапора воруют, а рядовой состав изводит друг друга табуретами и автоматами, – после этого определения Рэмбо становится таким же, как все: квасит, ворует, и уже не до Родины и тем более ее защиты. Любая супертруба из нержавеющего сталепласта, будучи встроена в стандартную теплотрассу, превращается в часть теплотрассы, и ее надо два раза в год отключать, раскапывать и заваливать битумом со стекловатой, иначе она лопнет вдоль или поперек – и никакой сталепласт не спасет... Наши люди заслужили нормальную жизнь, и они умеют нормально жить, хоть сами об этом не подозревают. Надо только обеспечить. И у нас есть шанс... В Ваховском районе мы впервые имеем возможность создать остров будущего. Все ведь есть для этого. Деньги есть, ресурсы есть, людей полная страна, идея – вот она. Остается решить технические проблемы, что сложно, и не попасть под влияние окружения, да и собственных родимых пятен. Это еще сложнее. Первый вопрос будут решать специальные люди. Для второго вопроса специальный человек ты. Не один, конечно, но главный. Ты как, Алик, готов?

Я пожал плечами. Не вспоминать же, что грубое выведение родимых пятен чревато меланомой и мучительной смертью. Тем более не вспоминать же про то, как Рычев меня тем самым болотом подманивал, которое сейчас небрежно клеймит.

Не стоило также уточнять, что корячиться придется ради Апанасенко, который, если мы оконфузимся, будет ни при чем, а если построим город Солнца или, на крайняк, Луны, будет творцом победы. Я предпочел не думать, что вот, похоже, и завершился мой когнитивный диссонанс, а заодно нашелся ответ на квартирный вопрос. Замечательным образом удалось по вертикали уйти – и без смены работы. Дадут мне в этом медвежьегорном Мухосранске любые хоромы, хоть на девять комнат, и в каждой – синий-синий иней на стенах. Потому что холодно, потому что хоромы в хрущобе на сваях, потому что иначе там строить нельзя. И через пяток лет сваи покосятся, и дом потрескается, и по-любому хоромы мои будут стоить двадцать пять рублей в базарный день.

Зато укрываться ковром-самолетом можно и вообще работа интересная.

Значит, будем работать за интерес.

А что еще Рычеву надо, боже ж ты мой?

Рычеву не давала покоя география.

– А к западу как относишься? – спросил он.

– К загнивающему, что ли?

– Ну вроде того. Вот тебе документы, почитай, пожалуйста.

Я без вздоха принял увесистую папку и сухо спросил:

– К когда это надо?

– Да прямо сейчас, Алик, посмотри, будь добр. Там по большому счету даже экспертная оценка не нужна, только согласие и подпись.

– А я тогда зачем? Ну ладно... А может, завтра, Максим Саныч? Ну чугунная башка, ей-богу...

– Глянь, глянь, дело срочное, – сказал Рычев.

Я открыл папку и принялся читать. Через несколько секунд сказал:

– Ё... А сесть можно?

Я сел, бешено полистал скрепленные страницы и сказал:

– Трехкомнатная же... А мы, типа, я так полагал, про однокомнатную...

– У тебя агорафобия? – осведомился Рычев. – Или ты собираешься и со мной букву договора блюсти, вопреки чаяниям и здравому смыслу? Там, кстати, не написано: это третий этаж, и на берегу пруда, а позади парк – на случай, если у тебя гидрофобия с гилофобией. Или ты в принципе против Крылатского?..

Я мотнул головой, потому что на курсовую устойчивость голоса не рассчитывал, и шмыгнул носом. Старательно полистал содержимое папки – другого способа потянуть время не выдумал – и спросил: