– Схожу-ка к Пашке, время поставлю! – решил.

На дворе солнечной желтизны еще больше оказалось. И снег, истоптанный ботинками, пожелтел, и серые стены сараев, и забор!

И не то чтобы Сергеичу это не понравилось! Наоборот! Однако одновременно посчитал он неожиданную игривость солнца хоть и приятным, однако все же нарушением ежедневной привычности. И отправил он светилу мысленное замечание, будто могло оно подобно человеку что-то «неправильное» в своем поведении осознать.

Где-то далеко-далеко ухали пушки. Слышно их было Сергеичу только, если он хотел их услышать. А лишь к мыслям своим вернулся, на переулок Мичурина сворачивая, так и пропало их уханье, растворилось в тишине без следа.

Правая нога вдруг в колене заныла, когда во двор к Пашке зашел он. Последние шаги до порога выражение лица его изменили: скривились его губы от боли.

Стукнул кулаком по двери. Оттуда – тишина. Вспомнил, как и прошлый раз пришлось ему минуту или две ждать, пока хозяин откроет.

Однако тот раз он почти сразу появился за дверью. А потом отошел, так и не открыв поначалу. А теперь даже не спрашивает, кто там.

Ударил Сергеич по двери нетерпеливо еще три раза. Опять никакого ответа.

За ручку потянул – закрыта дверь, и закрыта на врезной замок, а не на крючок или щеколду изнутри.

– Ушел? – удивился Сергеич.

Оглянулся. Куда тут идти? Разве что по улице прогуляться?

Вышел, прихрамывая, за калитку. В обе стороны посмотрел – тишь и безлюдие.

«А может… – закралась в голову таинственная мысль. – Может, он…»

И хоть мысль не договорила, понял Сергеич, к чему она клонит. Вернулся во двор, прошел за дом, вышел в сад и увидел перед собой в снегу тропинку протоптанную, ведущую через сад в огород. Отправился он по ней дальше. Остановился на краю огорода, переходившего в поле, что чуток опускалось, а потом вверх поднималось к Каруселино, туда, где «Донецкая республика» свою оборону держит.

«Вот откуда он хлеб носит! – понял Сергеич и хмыкнул. – И ведь не боится, дурень, что у какого-нибудь снайпера может глаз заслезиться или палец на крючке зачесаться?»

И тут другая, пострашнее догадка уколола его в мысли!

«А может, он и есть тот снайпер? – вспомнилась Сергеичу лежбище из соломы и гильзы в его изголовье на снегу. – Поэтому и не боится! Они ж по своим не стреляют!»

Холодно стало ему на краю огорода Пашкиного стоять. Показалось, что оттуда, от Каруселино, морозный ветер дует.

Вернулся Сергеич к Пашкиному дому. Правое колено все ныло. И в боку правом что-то покалывать стало.

Поднес он руку к правому боку и усмехнулся – там в кармане будильник лежит, он вот железным задним пупырышком для перевода стрелок и покалывает!

Вспомнил Сергеич Пашкины настенные часы с гирьками. Хорошо ему, ничего накручивать не надо, просто подтянул гирьку вверх под коробку, и ходят они себе дальше, послушно и отлаженно.

Подкатил пасечник пенек для раскалывания дров под стенку к окну, взобрался на него и внутрь заглянул. Часы как раз на стене справа оказались. Из-за ярко светящего солнца внутри дома темновато было, но время на часах он смог разглядеть – без пятнадцати час. Достал будильник, выставил стрелки по-новому и завел. После чего тикающий будильник назад в карман сунул, пенек на место откатил и потопал, прихрамывая, обратно.

Восстановленное время навело порядок в голове пасечника, все мысли его успокоило, кроме одной: о том, что сам Пашка и может тем самым снайпером оказаться, который по украинским позициям из их села стреляет. И мысль эта, как он от нее не отмахивался, а звучала все достовернее и достовернее. Ведь живется Пашке явно лучше, чем Сергеичу, хотя живут они в одинаковых вроде бы условиях и на похожих улицах в одном и том же Богом и людьми из-за войны покинутом селе. Только вот у Пашки две буржуйки в доме и то батон свежий, то сало, то мобильник заряженный! Откуда-то ведь он все это берет? Явно не от баптистов! Ведь если б помощь привозили, то и ему, Сергеичу, доставалось бы! Но еда едой! А вот с электричеством-то как? Электричество, как вермишель или сахар, баптисты не развозят! За электричеством ходить надо! А где ближайшее электричество? В Каруселино, туда, куда со двора Пашкиного через сад, огород и поле тропинка протоптана!

Мысли пасечника вдруг «спрыгнули» с электричества и на его собственный мобильник перескочили, который где-то там, за огородом Сергеича и за полем изломанным у украинских солдат заряжается. Да чего заряжается? Заряжен он давно. Просто случая ждет, чтобы к хозяину вернуться.

Вспомнил Сергеич слова солдата Петра про тряпку на крайнем дереве в саду, как знак того, что помощь нужна. «А что – если тряпки не вывешу, так и телефон он мой назад не принесет?» – подумал насмешливо.

И тут же сам на свою насмешку мыслями ополчился. Что ж это, Петро должен из-за мобильника под пулями снайпера по полю к нему идти? А если убьют? На чью совесть его смерть ляжет?

Ушла насмешка с губ. Серьезнее и мрачнее лицо стало. Понял пчеловод, что за переход заснеженного поля можно жизнью заплатить! Вон тот, что с серьгой в ухе, он ведь не перешел!

А за окном еще светло, но солнце будто выдохлось. Вроде как напряжение у него упало, как раньше постоянно в селе случалось – то лампочка в люстре вовсю горит, то тухнет вдруг, и только спиралька красная внутри стеклянной колбы светится, что как бы показывает: электричество есть, но слишком мало его, чтобы лампа светом с внутренним домашним миром делилась!

И все же полез Сергеич в шкаф, замер на мгновение, взгляд на «муравьином» платье придержав. Потом другую дверцу открыл да на полках тряпки разные руками перебрал, рассматривая. Нашел белое кухонное полотенце.

Вышел пчеловод из дому. Под ногами снег заскрипел. На краю сада остановился он. Отсюда до конца огорода, за которым поле, метров двести будет. Выбрал яблоню. Привязал к ее ветке полотенце белое. Обернулся, посмотрел на горизонт, который из-за схожести цвета поля и неба почти неразличим был.

«Как же он ее оттуда разглядит?» – засомневался.

Отодвинулся на два десятка шагов в сторону поля. Обернулся, посмотрел на повешенное полотенце и вздохнул тяжело: уже с этого расстояния почти терялось оно среди стволов яблонь да абрикос.

«Но ведь сказал, чтоб повесить! – подумал. – Значит, увидит! У них там бинокли военные – они помощнее Пашкиного будут!»

Вернулся Сергеич в дом. Ужин себе простенький приготовил – пшенку сварил.

Пока ел, на будильник все посматривал. Он теперь на почетном месте посередке стола стоял, рядом со свечой. Стоял и тикал успокаивающе. Тиканье его в тишину домашнюю вливалось. Тишина тут – как огромная бутыль с толстыми стеклянными стенками. В нее многое помещается, и если ухо к горлышку поднести, то можно ее на эти чуть-звуки с трудом и старанием, но все-таки разделить.