Ребекка позвала меня:

– Клер, вернись, – и пригрозила: – Мы пойдем и скажем тете Мэрибет. Мы скажем твоей маме. – Уголком глаза я видела, как она и Тьюла направились к стадиону.

– Не лезь сюда, – крикнул Рони, опасливо оглядываясь. Его голос стал более грубым, чем тогда, на Рождество. Мне хотелось, чтобы он знал, что я выросла за лето на два дюйма, но не могла открыть рот.

– Лучше уйди, воробьишка, – сказал он твердо. – Я не хочу неприятностей.

У меня упало сердце. Я остановилась. Его лицо стало еще более угрюмым. Я выпалила:

– Я не испугалась желтых ос. Почему ты боишься меня?

– Перестань гоняться за мной, – сказал он мрачно. – Ты еще маленькая, ты не понимаешь. Уходи.

– Ты тоже не больно велик.

– Эй, – окликнул меня кто-то за моей спиной. Я повернулась. Мой кузен Карлтон, ставший в этом году учеником средней школы, такой упитанный, что даже тренеры по футболу разуверились в том, что он может похудеть, стоял у подножия холма и смотрел на нас. С ним было пятеро закадычных друзей. Они не были такими же верзилами, но все вместе представляли собой вполне реальную опасность.

– Спускайся, Клер, – закричал Карлтон. – Оставь в покое этого белого ниггера.

Теперь уже никто и ничто не могло остановить меня. Я окончательно утвердилась в решении стоять рядом с Рони во что бы то ни стало. Я поняла – уже потом, прокручивая в голове все случившееся, – что, как только я подошла к нему поближе, он весь ощетинился, готовясь драться уже за нас двоих.

– Я сказал, – крикнул Карлтон уже громче, – оставь этого белого ниггера в покое.

Карлтон произнес одно из тех слов, которые отделяли одну маленькую часть Мэлони от остальных. Слово “ниггер” было столь ужасным, что в нашем доме произносить его не разрешалось никогда, ни при каких обстоятельствах. Это слово неминуемо подстрекало к драке. Оно било по тому, кому было адресовано, – неважно, черному или белому – не хуже кулака. Папа не раз говорил моим братьям и мне, что если мы когда-либо его произнесем, то никогда снова не сможем посмотреть в глаза Тобблерам.

Я выронила свою тарелку с яблоками:

– Ты это простишь?! Да ты должен душу из него вытрясти: я всем объясню почему.

– Не вмешивайся, Клер. – Голос Рони был негромким, но на месте Карлтона я бы поостереглась. Казалось, что от одного его взгляда могли появиться синяки. – Я сам знаю, с кем мне драться.

– Но… но ты не можешь позволить так обзывать себя. Ты никогда не позволял! Что с тобой? Давай! Двинь ему! Я знаю, ты не боишься Карлтона. Ты никого не боишься.

Какой же я была идиоткой! Я ущемляла его гордость, не понимая, что делаю его еще более несчастным. Думаю, что он все равно поступил бы разумно – повернулся и ушел, если бы Карлтон не полез на холм.

– Клянусь, – прошипел кузен, ну и наградил же господь родственничком, – ты кончишь тем, что окажешься в Стикем-роуд вместе с этими проститутками Макклендон.

Он схватил меня за руку. Я вывернулась и пнула его в голень. Он ахнул и сильно тряхнул меня. Это удалось ему только раз, потому что Рони бросился на него, не раздумывая.

Есть бокс, и есть собачьи бои. Бокс существует в рамках правил, там можно взывать к закону. Собачьи бои – дикое, страшное побоище, пасти оскалены, когти рвут мясо. Там никто не поможет побежденному.

Так дрался Рони. Карлтон пытался ударить его, упал и с воплем покатился вниз. Если бы на этом все кончилось, то было бы даже смешно. Будто большая собака, лязгнув зубами, поймала муху. Но в бой вступила команда Карлтона. Ни у кого из них не хватило бы смелости вести с Рони бой один на один, но вместе они храбро кинулись на него.

Рони отбивался, натыкаясь то на чье-то колено, то на ловко выброшенный вперед кулак. Его голова беспрестанно откидывалась назад под очередным ударом в челюсть. Когда били в живот, тело складывалось перочинным ножом. К нам уже бежали взрослые, крича, чтобы мальчишки прекратили драться.

Но я не могла ждать подкрепления. Рони просто добивали. Я бросилась на спину Карлтону, который ожил и присоединился к схватке, и вонзила зубы в основание его шеи. Он взвыл, как собака, и стряхнул меня на землю.

Я оказалась под ногами дерущихся, на руку мне кто-то больно наступил. Я попыталась встать, но Карлтон размахнулся и со всей силы врезал мне в зубы.

* * *

Когда я очнулась, голова моя лежала у мамы на коленях: Мама кричала папе, чтобы он принес лед, по моему подбородку струилась кровь. Окружающую нас толпу я видела довольно смутно, но хорошо слышала, как оркестр снова заиграл на стадионе марш. Люди продолжали смотреть футбол.

Лежа на земле в тени, я дрожала и стонала, рот мой горел. Мама вытирала мне губы подолом юбки. “Рони, вспомнила я. – Что с Рони?” – и посмотрела в спокойные голубые глаза бабушки.

– Мэрибет, – сказала она, – Клер потеряла пару зубов.

– О боже, – заплакала мама.

Зубов? В горле у меня першило. Я харкнула в мамины колени, как кошка, которой в рот попала шерсть. Выпали две окровавленные крупинки. Я потрогала языком верхний ряд зубов и наткнулась на дырку в самом центре моей драгоценной улыбки. В отчаянии я закричала:

– Аааа! – и упала на спину.

Бабушка подобрала мои зубы и завернула их в носовой платок.

– Их поставят на место, – пообещала она маме.

– Ее улыбка, ее улыбка, – мама была безутешна. – Ну уж я доберусь до Рони Салливана и…

– Рони, – сказала и пришла в ужас.

Кто поймет меня теперь? Как я сумею объяснить, что случилось?!

Рони стоял на коленях, упираясь руками в землю. Дедушка и мистер Тобблер прикладывали к его рту подол рубахи, той самой, пожертвованной бабушкой Мэлони. Кровь стекала по его подбородку, пропитывая фланель и падая ужасными ярко-красными сгустками на джинсы. Дедушка и мистер Тобблер что-то тихо говорили друг другу, согласно кивая, как лошади, вместе тянущие тяжелый воз. Рони поднял голову и посмотрел на меня. Его лицо исказила гримаса, и я увидела у него во рту дырку вместо передних зубов. Так же, как у меня.

Итак, улыбку вышибли из нас обоих.

– Твой зуб, – сказала я печально. Почти теряя сознание от боли, я открыла рот и показала ему свои потери. В его глазах появился такой ужас, что я немедленно захлопнула рот и заплакала.

– Хони не девов нифефо похофо, – сказала я громко. – Кахтон сдевав.

Мама привлекла меня к себе и обняла.

– Шшш, дорогая, шш…

На пригорок вбежал папа, присел на корточки и сунул маме в руку бумажную чашку, полную льда. Его лицо было таким же красным, как и его волосы, глаза гневно сверкали.

– Папа, – умоляла я. – Все начаф Кахтон. Он шхватив меня. Хони стукнув его. Кахтон удахив меня в хот.