«Когда-нибудь так станут выглядеть все крупные города», — сказал я себе в Белфасте, а потом в Дерри, а потом и здесь, в Эннискиллене. Центр представлял собой «режимную зону» с входом и выходом в определенных точках. Все автомобили и всех людей досматривали — искали оружие и взрывчатку. Строгая охрана означала, что, в режимной зоне жизнь текла вполне мирно, а здания в основном были невредимы. Можно было контролировать транспортные потоки и даже не допускать внутрь слишком много народу. Логично, что однажды эту систему приспособят для городов, которыми совершенно невозможно управлять никакими иными средствами. Легко вообразить остров Манхэттен в виде единой режимной зоны с несколькими КПП. Ольстер напророчил мне образы мегаполисов будущего, существующих за семью замками.

В режимной зоне Эннискиллена полагалось, чтобы в каждом припаркованном автомобиле сидел, как минимум, один человек. Если автомобиль оставляли пустым или отходили от него, звучала сирена, и в центре города проводилась эвакуация. Если водителя находили, то накладывали кругленький штраф, если же никто не предъявлял прав на машину, ей занимались саперы. Благодаря этой системе число взрывов автомобилей в Эннискиллене — а он, кстати, всего в десяти милях от границы — значительно уменьшилось. Последний заминированный автомобиль грохнул два года тому назад. Лучший отрезок Черч-стрит разнесло вдребезги, но военные называли свою промашку простительной. Со стороны казалось, что в заминированной машине сидит человек; разве ж отличишь ольстерца от манекена?

Уилли Маккомиски, назвавший себя «фруктовщиком», сказал мне, что в последнее время в Эннискиллене все тихо — никаких взрывов, поджогов почти не бывает, разве что пару машин обстреляли:

— Понимаете, они ведь что делают — идут на фермы близ границы, которые на отшибе. Хватают фермера, и к стенке, и расстреливают.

Говорил он с каким-то бесстрастным видом, описывая, как мужчин иногда убивают на глазах у семьи — жены и детей.

Я спросил его, что он об этом думает.

Он произнес тем же ровным голосом:

— Ну, так даже с собакой нельзя обходиться.

— Так какого вы мнения об этих боевиках?

— Я их ненавижу, — сказал он.

И заулыбался. Какие нелепые вопросы, а? Он застеснялся, что приходится констатировать очевидное. Здесь такое отношение само собой разумелось. Он сказал:

— Здесь у нас восемьдесят процентов британцев. К чему нам союз с Южной Ирландией? У протестантов не будет никаких перспектив. Работать не возьмут.

Значит, Маккомиски протестант; вот что он хочет подчеркнуть.

— Правда, не думаю, что ИРА теперь хочет союза. Они сами не знают, чего хотят.

Из Эннискиллена я дошел пешком до Аппер-Лоух-Эрн, одного из двух огромных озер в графстве Ферманах. Пока я шагал, выглянуло солнце, и встречный молочник сказал: «Погода нас милует». На этих деревенских дорогах царила полная тишина — только ворона порой каркнет и угомонится. Близ деревни Белланалек мне попалась гостиница. Зеленый лес, озеро, все озарено солнцем. Оказалось, в гостинице было шестьдесят номеров. Я думал, что живу там один, но на следующий день за завтраком увидел двоих французов в резиновых бахилах — на рыбалку приехали.

— Мне надо вас проверить насчет бомб, — сказала Элис, горничная.

Она пошла со мной в номер и нервно заглянула в мой рюкзак.

— Как бомбы выглядят, я толком не знаю, — пояснила она.

— Здесь вы ни одной не найдете, — сказал я. — Только старая одежда…

— И книги, — сказала она. — И письма.

— Писем со взрывчаткой нету.

Она сказала:

— Я все равно обязана проверять.

Я вышел прогуляться. То была настоящая глушь. Два озера тянулись на полграфства, и туристы неделями катались по ним на катерах с крытыми каютами. В основном то были немцы. Англичане теперь сюда на отдых не ездят.

— Англичане стали верить в то, что по телевизору показывают, — сказал Боб Юарт. — Серьезно, верят, что и про бомбы, и про убийства — чистая правда!

Сам он был из Ноттингема.

— Я здесь четырнадцать лет прожил и пока ни одного озлобленного не видал.

В тот вечер по телевизору показывали «Вторжение похитителей тел». Я посмотрел фильм вместе с ирландцами, работавшими в гостинице. Это был ужастик о том, как нашу планету захватили инопланетные бактерии. Ирландцы сказали: «У-у, страх-то какой» — и, разумеется, легли спать счастливые. И тут до меня дошло, что ужастики пользуются огромным успехом у массового зрителя только если в них показывают надуманные кошмары — типа как человек выскакивает из-за угла с криком: «У-у-у!». Настоящий же запредельный ужас — то, что происходит во многих городах Ольстера: взрывы, убийства, отрезание рук ножовкой, пуля в коленную чашечку — кара за недостаточную лояльность, а девушек за дружбу с солдатами обмазывают дегтем и вываливают в перьях. Поскольку все это — в отличие от голливудского кино про монстров — происходило на самом деле, становилось не боязно, а еще хуже: становилось невмоготу.

А на следующий день некто Гилфойл рассказал мне, что в сельской местности близ границы высокий уровень преступности — увечат скот. Я даже не понял, что он имеет в виду. Он пояснил, что деревенские республиканцы мстят фермерам так — пробираются ночью на пастбища и отрезают коровам вымя.

В Белфасте я остановился в грязном отеле с сырыми номерами. Обои пахли табаком, пивом и прогорклым жиром. Зато постояльцев не досматривали. В Эннискиллене, где взрывов не случалось уже несколько лет, меня обыскали, и в величественном отеле «Европа» в Белфасте обыскали бы тоже — он был обнесен высоким забором из колючей проволоки и охранялся часовыми с собаками. В «Европе» жили туристы и журналисты — отличная мишень для бомб. Но «У Муни» стоящие люди не останавливались.

Отель назывался иначе, но я нарек его в честь клоповника миссис Муни из рассказа Джеймса Джойса «Пансион»: очень уж они были похожи. У нашей «миссис Муни» тоже было большое, пышущее здоровьем лицо, пухлые руки и красные пальцы. Она давала приют коммивояжерам и бродягам. Ковры были драные, обои облезшие, двери и плинтусы исцарапанные. Но здесь, в отличие от дорогого отеля, я был на воле. Вдобавок жить в этой грязной дыре было безопасно, — полагал я, исходя из локальной логики Белфаста. Кстати, я был уверен, что в мегаполисах будущего эта логика возобладает.

Бар отеля до утра был полон. Из его зала по всему зданию рассеивались дым и гам.

— А в котором часу закрывается бар? — спросил я в свою первую ночь «У Муни».

— В октябре, — ответил мне со смехом один из выпивающих.

В Ольстере никто не сознавался в том, что нарушает законы. В лучшем случае признание выражалось фразой: «Вы только поглядите, к чему они нас вынуждают!». Казалось, все уличные беспорядки либо вымысел, либо провокация военных, которые (как гласила молва в Дерри) сами подзуживают мальчишек, чтобы те восставали. Жили там в сумраке, в тени, разбившись на кланы, все делая украдкой. Царила народная традиция размахивания флагами и самых мелочных проявлений религиозной предвзятости, какие только можно встретить западнее Иерусалима. Например, в уставе футбольного клуба «Линфилд» из Белфаста, значилось, что католиков в команду нельзя брать ни при каких условиях. Крупномасштабные преступления против общества в целом прекратились, если не считать взрывов. Только коварные засады, убийства на пороге домов («Я тут твоему папе кое-что принес») да установка противопехотных мин на деревенских проселках. Часто самые жуткие вещи происходили в красивейших местах: людей расстреливали, дома поджигали, коров увечили среди зеленых холмов, под птичий щебет.