И тут Брайан внезапно наклонился вперед.

— Вы чувствуете угрызения совести? — спросил он.

— Я чувствую угрызения совести из-за того, — мгновенно ответил Тони, тоже наклонившись вперед, — что испоганил жизнь не только тем, с кем поступал нехорошо, но и свою собственную, и жизнь членов моей семьи. Вот из-за чего я переживаю. Из-за того, что многого не сделал в жизни. Из-за каждого потерянного дня.

Потом он перевел взгляд на меня.

А не слишком ли похоже подобное раскаяние на домашнюю заготовку, подумал я, посмотрев на Тони. Не отрепетировали ли они его заранее? Не было ли это специальным шоу, предназначенным для меня? И если бы он по-настоящему раскаивался, не следовало бы сказать так: «Я чувствую угрызения совести не только потому, что испоганил собственную жизнь, но и жизни тех, с кем поступил нехорошо»? Не более ли правилен такой порядок слов? А может быть, все-таки то, как он это произнес, вернее?..

Я не знал. Стоит ли настаивать на его освобождении — или же нет? Как узнать наверняка? Мне пришло в голову, что, возможно, следует начать кампанию в печати по его освобождению таким образом, чтобы она производила впечатление кампании активной, но на самом деле не была бы достаточно эффективной благодаря тому, что я походя подбрасывал бы читателю едва заметные зерна сомнения. Совсем крошечные…

Я почувствовал, что прищурился — так, словно пытаюсь просверлить отверстие в голове Тони и повнимательнее разглядеть его мозги. У меня на лице появилось то же самое выражение, что и в тот момент, когда Дебора передала мне экземпляр «Бытия или Ничто». Тони с Брайаном мгновенно прочитали мои мысли и разочарованно откинулись на спинки своих кресел.

— Вы ведете себя, словно сыщик-любитель, пытающийся прочесть что-то между строк, — заметил Брайан.

— Наверное, — согласился я.

— Точно так же ведут себя и психиатры! — воскликнул Брайан. — Понимаете, они ведут себя, как сыщики-любители! Но в отличие от вас у них есть возможность влиять на принятие решений комиссиями по условно-досрочному освобождению. И они способны навечно засадить в сумасшедший дом таких, как Тони — и только потому, что по тесту Боба Хейра он набирает нужное им число баллов!..

На этом наши два часа закончились, о чем сообщил охранник, и, поспешно распрощавшись с нами, Тони покорно проследовал за ним по коридору Центра здоровья.

Вскоре он исчез из нашего поля зрения.

В начале XIX столетия французский психиатр Филипп Пинель первым предположил, что существует некая разновидность безумия помимо маниакальных состояний, депрессии и психоза. Он назвал его «manie sans delire» — безумие без бреда. Пинель писал, что страдающие этим видом психического расстройства могут на первый взгляд производить впечатление вполне нормальных личностей, но в отличие от действительно нормальных людей у них отсутствует способность самоконтроля и они склонны к вспышкам агрессивности. Но лишь в 1891 году, когда немецкий врач Й.Л.А. Кох опубликовал свою работу «Die psychopatischen Minderwertigkeiten»[4], упомянутая патология получила свое нынешнее название — психопатия.

В те времена — то есть до Боба Хейра — определения психопатии были довольно примитивны. По закону о норме психического здоровья, принятому в 1959 году в Англии и Уэльсе, психопатия характеризовалась просто как «устойчивое расстройство психики (иногда — но далеко не всегда — сопровождающееся снижением умственных способностей), результатом которого является патологически агрессивное или демонстративно асоциальное поведение больного, требующее медицинского вмешательства».

Все специалисты с самого начала сходились на том, что психопатией страдает не более одного процента населения, но хаос, который способны вызвать даже столь немногочисленные психопаты, может быть до такой степени разрушительным, что его последствия для общества будут поистине катастрофическими. Это похоже на то, как если бы кто-то сломал ногу и ему неправильно наложили гипс, после чего кости стали бы срастаться как попало.

Естественно, возник вопрос: а можно ли вылечить психопатов?

В конце 1960-х годов одному молодому канадскому психиатру показалось, что он нашел ответ. Врача звали Элиот Баркер. К нашему времени о нем практически забыли, за исключением, пожалуй, единственного странного мимолетного упоминания в некрологе одного безнадежного канадского серийного убийцы. Оно было подобно появлению в коротеньком киноэпизоде когда-то знаменитой, а ныне совершенно сломленной жизнью звезды 1960-х. Но в те годы коллеги Баркера взирали на его эксперименты с волнением и огромной надеждой. Создавалось впечатление, что он находится на пороге грандиозного открытия.

Я натолкнулся на упоминания о Баркере в академических работах, которые прочитал после своего общения с Тони и Эсси Вайдинг, пытаясь постичь смысл понятия «психопатия». Канадца в них характеризовали как очень обаятельного человека, однако отмечали его немного странноватый, детский идеализм. В попытках найти средство от психопатии он без всякого стеснения давал волю своему воображению. Упомянутые характеристики кардинальным образом отличались от всего остального, что мне пришлось прочитать о деятельности психиатров в лечебных учреждениях, где содержатся уголовные преступники, страдающие психическими расстройствами. И потому я сразу же послал электронные письма ему и его друзьям.

«Элиот не общается с незнакомцами и не дает никаких интервью, — ответил мне один из его коллег, который предпочел не называть своего имени. — Он очень приятный человек, который и поныне полон желания помогать людям, попавшим в беду».

«Ничто не может сравниться с тем, что сделал Элиот Баркер, — написал мне Ричард Вайзман, профессор социологии в Университете Йорка в Торонто, автор блестящей статьи «Размышления по поводу эксперимента в Оук-Ридже с психически ненормальными преступниками», посвященной Баркеру и опубликованной в «Международном журнале судебной психиатрии». — В 60-е годы в Канаде сложился уникальный синтез нескольких культурных трендов, а Элиоту посчастливилось получить почти полную свободу в его тогдашних импровизациях».

Мной овладело непреодолимое желание восстановить историю экспериментов в Оук-Ридже. Я стал посылать электронные письма, хотя первоначально без особого успеха:

«Дорогой Элиот, обычно я не отличаюсь такой навязчивостью и прошу вас принять мои извинения».

«Могу ли я каким-то образом убедить вас ответить на мои послания?»

«Клянусь, это будет моим последним письмом, если я не получу от вас ответа!»

И тут мне неожиданно повезло. В то время как другие люди в подобной ситуации восприняли бы мой фанатизм и решимость как нечто крайне странное, настораживающее и даже, возможно, испугались бы, Элиоту и его бывшим коллегам-психиатрам по Оук-Риджу мое поведение понравилось. Чем больше я докучал им, тем большим доверием ко мне они проникались. В конце концов они начали отвечать на мои послания.