Старая Мод взяла обыкновение ходить со мной. Ей тоже там нравилось, и она садилась под камедным деревом и слушала… и наблюдала. Старая Мод не издавала в тайном месте ни звука. Она знала, что оно тайное.

Однажды, когда день клонился к вечеру, мы со старой Мод сидели и наблюдали, опершись спинами о камедное дерево. Вдруг я заметил невдалеке едва уловимое движение. Оказалось, мимо шла бабушка. Она прошла совсем недалеко от нас, но я решил, что она совсем не заметила мое тайное место, — иначе она бы что-нибудь сказала.

Бабушка могла скользить по лесным листьям тише шепота. Я пошел за ней. Она собирала коренья. Я догнал ее и стал помогать, потом мы сели на бревно, чтобы рассортировать добычу. Пожалуй, я был слишком маленький, чтобы сохранить тайну, потому что я не утерпел и рассказал бабушке о своем тайном месте. Она не удивилась — чем удивила меня.

Бабушка сказала, у каждого чероки есть свое тайное место. Она сказала, оно есть и у нее, и у дедушки. Она сказала, что никогда не спрашивала, но, как ей кажется, дедушкино тайное место — на вершине горы, на высокой тропе. Она сказала, как ей кажется, почти у каждого есть свое тайное место, но она не уверена, потому что никогда не наводила справок. Бабушка сказала, что тайное место необходимо. Отчего я очень обрадовался: у меня-то оно есть.

Бабушка сказала, у каждого человека есть два ума. Один ум предназначен для всяких надобностей жизни тела. Им надо придумывать, как добыть себе кров, пищу и все такое в этом роде — для тела. Она сказала, он нужен для спаривания, чтобы были малыши и все такое прочее. Она сказала, этот ум нужен нашему роду, чтобы мы могли продолжаться. Но, сказала она, у нас есть и другой ум, у которого нет ни капли общего с первым. Она сказала, это ум духа.

Бабушка сказала, если умом телесной жизни все время думать жадные или подлые мысли, или всегда обижать других, или всегда хитрить, чтобы выгадать материальную наживу… тогда ум духа сжимается и становится не больше ореха гикори.

Бабушка сказала, когда тело умирает, ум телесной жизни умирает вместе с ним, и если человек всю жизнь думает всякое в этом роде, то выходит, что ему всего только и остается духа, что орех гикори, потому что один только ум духа продолжает жить, когда все остальное умирает. И потом, сказала бабушка, когда ты снова рождаешься — а это обязательно, — тогда выходит, что ума духа у тебя всего с орех гикори, и он, можно сказать, практически ничего не понимает.

Еще он может совсем сжаться и стать размером с горошину, а то и вовсе исчезнуть, если ум жизни тела захватывает человека целиком. Тогда остаешься вообще без духа.

Так получаются мертвые люди. Бабушка сказала, мертвых людей легко заметить. Она сказала, мертвые люди, когда смотрят на женщину, видят только грязное; когда смотрят на других, видят только плохое; когда смотрят на дерево, видят только доски и прибыль; никогда не красоту. Бабушка сказала, хоть они и ходят, и говорят, это мертвые люди.

Бабушка сказала, ум духа похож на любую другую мышцу: если он работает, то растет и становится сильнее. Она сказала, сделать его сильнее можно только одним способом: использовать для понимания, только дверь к нему не откроется, пока не перестанешь быть жадным — и прочим в этом роде — в уме тела. Тогда понимание постепенно становится ближе; и чем больше стараешься понимать, тем больше растет понимание.

Само собой разумеется, сказала она, понимание и любовь — это одно и то же; и еще сказала, что люди слишком часто выворачивают жизнь наизнанку, когда пытаются притворяться, что любят, тогда как не понимают. Что никак невозможно.

Я тут же решил, что буду пытаться понять практически каждого, потому что, само собой разумеется, не хочу остаться с орехом гикори вместо духа.

Бабушка сказала, ум духа может стать таким большим и сильным, что постепенно человек узнает обо всех прошлых жизнях тела, а может дойти даже до того, чтобы смерти тела не выходило вовсе.

Бабушка сказала, я могу отчасти заметить, как все это устроено, из своего тайного места. Весной, когда все рождается (как и всегда, когда что-то рождается — даже мысль), стоит шум и гам, и приходят весенние бури, похожие на рождение ребенка в крови и боли. Бабушка сказала, это возмущаются и шумят духи, оттого что им нужно возвращаться в материальные формы.

Потом приходит лето — наша взрослая жизнь, и осень, когда мы старимся, и в душе появляется странное чувство, будто мы возвращаемся во времени. Некоторые называют его ностальгией или грустью. Зима, когда все мертво — или кажется мертвым, — как наши тела, когда они умирают. Но они рождаются снова, — совсем так же, как когда приходит весна. Бабушка сказала, чероки знают, и они узнали давно.

Бабушка сказала, я узнаю, что у старого камедного дерева в моем тайном месте тоже есть дух. Не человеческий дух, но дух дерева. Она сказала, ее научил обо всем этом ее папа.

Папу бабушки звали Карий Ястреб. Она сказала, его понимание было глубоким. Он чувствовал мысли деревьев. Она сказала, однажды, когда она была совсем маленькая, ее папа встревожился; он сказал, белые дубы на горе неподалеку взволнованы и испуганы. Он долго пробыл на горе, бродя среди дубов. Дубы были необыкновенной красоты, высокие и стройные. Они не были себялюбивы, оставляли место сумаху и хурме, гикори и каштану, чтобы другим обитателям леса было чем кормиться. Отсутствие себялюбия дало им много духа, и их дух был сильный.

Бабушка сказала, ее папа так тревожился о дубах, что ходил среди них ночами, потому что он знал: что-то неладно.

И вот, однажды утром, когда рассвет забрезжил над кромкой гряды, Карий Ястреб заметил, что среди белых дубов ходят лесоторговцы, делают отметки и высчитывают, как срубить все белые дубы. Карий Ястреб сказал, когда они ушли, белые дубы заплакали. И он не мог спать. И он наблюдал за пришельцами. Они проложили к горе дорогу, чтобы подвести по ней свои фургоны.

Бабушка сказала, ее папа поговорил с чероки, и они решили спасти белые дубы. Она сказала, ночью, когда работники ушли ночевать в поселок, чероки перекрыли дорогу, выкопав поперек нее глубокие канавы, Женщины и дети помогали.

На следующее утро работники вернулись и потратили целый день на починку дороги. Но ночью чероки снова ее перерыли. Так продолжалось следующие два дня и две ночи; тогда лесоторговцы поставили вдоль дороги часовых с ружьями. Но часовые не могли охранять сплошь всю дорогу, и чероки рыли канавы, где могли.

Бабушка сказала, борьба была тяжелой, и чероки очень устали. И вот однажды, когда дорогу в очередной раз чинили, огромный белый дуб упал на один из фургонов. Он убил двух мулов и раздавил фургон. Она сказала, это был красивый, здоровый дуб, и падать ему не было никакой причины — но он упал.

Лесоторговцы отказались от попыток построить дорогу. Начались весенние дожди… а они так и не вернулись.

Бабушка сказала, луна доросла до полной, и чероки устроили празднование в большой роще белых дубов. Они танцевали в желтом свете полной луны, и белые дубы пели и соприкасались ветвями, и они склоняли ветви и касались чероки. Бабушка сказала, они пели песню смерти белому дубу, который отдал жизнь, чтобы спасти других. Она сказала, чувство было таким сильным, что почти поднимало ее над землей.