Старания Рема преобразовать рейхсвер в милиционную армию, тесно связанную с СА, широко известны. Я хорошо помню, как отец после событий 30 июня 1934 года высказался, что «Рем должен был состоять в связи с некой иностранной державой». Контакты Рема с французскими кругами казались неоспоримыми, поскольку и французы, и Рем при преобразовании рейхсвера в милицию преследовали идентичную цель. Во всяком случае, Рем встречался с Франсуа-Понсе, французским послом в Берлине, что бы там ни обсуждалось при этих встречах.

Тогдашний министр финансов рейха Шверин фон Кросигк сообщает: «Барту (французский министр иностранных дел) получил весной 1934 года сообщение о предстоящем в Германии системном перевороте. Источник, как и содержание, в деталях неизвестны»[63]. Черчилль не допускал в своих мемуарах сомнения, что СА представляли сильную потенциальную, вероятно, также актуальную, угрозу для господства Гитлера. Он сообщает: Шлейхер «по неосторожности намекнул Франсуа-Понсе о предстоящем падении Гитлера. Он собирался вновь действовать таким образом, как в свое время в истории с Брюнингом (…)»[64]. Ходившие слухи были известны Шлейхеру. Считаные дни перед смертью он все еще оспаривал, что обсуждал с Франсуа-Понсе что-либо, кроме личных проблем[65].

Лишение Рема власти могло, с точки зрения Гитлера, являться необходимым для консолидации внутриполитических отношений в рейхе, возможно, также и в упомянутом выше смысле. Однако манера, в которой Гитлер провел и, в конечном итоге, завершил свое столкновение с Ремом, с ее лишенной правового обоснования и, кстати, неоправданной жестокостью, без сомнения, оказала длительное роковое воздействие. Она рвала с правовыми традициями. Проявившийся беспрецедентный произвол неограниченного властителя, по собственному усмотрению применявшего расстрелы, частью среди своих старых соратников, не давая возможности приговоренным лицам оправдаться, явно не подходил для установления широкого внутриполитического консенсуса, требовавшегося с учетом угрожающего положения страны. Проявившаяся непредсказуемость могла обернуться большим препятствием в сфере международной политики в смысле усилий отца внушить иностранным партнерам доверие к немецкой внешнеполитической концепции.

Не надеялись ли правительства Великобритании и Франции на смену режима в Германии? Если подобные расчеты присутствовали, то не могло ли «дипломатическое поражение рейха» (генерал Адам) — как, например, сильный нажим Главного комитета Конференции по разоружению — содействовать этому перевороту или даже вызвать его? В этом случае приходится оперировать предположениями, однако полностью отвергать их не стоит. Гитлер был, во всяком случае, полон решимости не отступить под давлением большинства в Женеве и тем самым быть обвиненным в неудаче «плана Макдональда» и Конференции по разоружению. Германия покинула Лигу Наций и Конференцию по разоружению 14 октября 1933 года.

Гитлер дал интервью всемирно известным журналистам — англичанину Джорджу Уорду Прайсу, газетная империя Ротермера («Дейли Мэйл»), и французу Фернану де Бринону, парижская «Матэн»[66], выразив свое огромное желание договориться с обеими странами о германском равноправии. Эти интервью были тогда восприняты в мире с большим вниманием. Они осуществились по инициативе отца и немало способствовали тому, чтобы шум, поднявшийся по поводу немецкого шага — оставления Лиги Наций и Конференции по разоружению, — несколько поулегся.

Оба журналиста начиная с 1933 года неоднократно посещали нас в Далеме, де Бринон еще чаще, чем Прайс. Последний — живой, общительный человек, несмотря на строгий темно-синий костюм в полоску, который он носил большей частью, скорее непохожий на англичанина. Де Бринона отличала большая сердечность, также по отношению к нам, детям: он расхваливал наши знания французского языка, что, ввиду постоянной критики отца — тот, как известно, свободно владел французским, очень шло нам на пользу. Меня де Бринон упомянул в одной из своих книг в качестве «мальчика из Юнгфолька», поместив мою фотографию[67].

Оба журналиста выступали за большее согласие между своими странами и Германией. Соответственно открытой, даже задушевной была атмосфера их посещений у нас. Интервью, данное Гитлером де Бринону, достойно внимания, в особенности потому, что Гитлер недвусмысленно выразил в нем свою незаинтересованность в Эльзасе и Лотарингии. «Профранцузская политика» отца нуждается в разъяснении. Я обращусь поэтому к его деятельности, которой он занимался сначала неофициально, а с 1934 года — официально в качестве «особого уполномоченного по вопросам разоружения».

В уже упомянутой первой внешнеполитической беседе, которую Гитлер, став рейхсканцлером, вел с отцом в феврале 1933 года у нас в Далеме[68], отец высказал убеждение, что «немецко-британское соглашение имеет предпосылкой компромисс между Германией и Францией (…)». Тогда, как пишет отец, Гитлер с этим не согласился.

В своей аргументации отец исходил из действенности британского принципа «Balance of Power» (баланса сил), так часто упоминаемого европейского равновесия, для актуальной английской политики. Великобритания не расстанется с союзной Францией, чтобы в одиночку противостоять Германии или даже мириться с немецкими выпадами в отношении Франции. Великобритания считает рейх сильнейшей — вернее было бы, собственно, говорить о «потенциально» сильнейшей — континентальной державой, хотя к тому времени об этом не могло идти и речи. В феврале в Далеме Гитлер завершил беседу просьбой к отцу использовать деловую поездку в Париж и Лондон, чтобы прощупать настроение и мнения в политических кругах обеих столиц. Отец рассказывает:

«После длительного пребывания в Париже и Лондоне я сообщил ему (Гитлеру) снова, что, по моему мнению, лишь успокоительный жест по отношению к Франции может вызвать разрядку международного положения в благоприятном для нас смысле. Всюду в Париже спрашивали меня, что думает Адольф Гитлер о Франции. Изложенные в его книге «Майн кампф», мысли о кровной немецко-французской вражде цитировались постоянно и завершали каждый разговор о политике»[69].

Когда Гитлер в крепости Ландсберг в 1924–1925 годах писал свою книгу, французы и бельгийцы заняли Рурскую область, установив довольно-таки жесткий режим[70]. Книга, естественно, должна была подготовить его «Comeback» («возвращение») в политику — отсюда он мог в то время артикулировать себя только антифранцузски. В своей книге он «заглянул», как говорят сегодня, «далеко вперед», резко отвергнув политику, нацеленную на возвращение потерянных в Версале немецких земель[71]. Стоит об этом вспомнить, когда речь пойдет о предложении Польше осенью 1938 года, включавшем, что характерно, гарантию ее границ, в том числе, следовательно, и «коридора» по территории рейха.