– Мне кажется, Калеб примирился с его отъездом.

Червяк разделен уже на двенадцать частей. Калеб тихонько смеется. Он присматривается к улитке, неторопливо переваливающейся по декоративному кирпичу сада. Кирпичу, который я выкладывал, в саду, который я вскапывал и взращивал в течение нескольких лет.

– Дэнни, возьми еще пирога.

Отвали, Оливер. Ты хочешь меня отравить. Отравить любовью, на которой замешан этот пирог, любовью, которой ты владеешь и от которой я отказался. Непонятно, почему она снова стала притягательной, как только ты заполучил ее.

– Ты приготовил этот пирог по особому рецепту? – задал я провокационный вопрос.

– О, я не умею готовить! – Оливер виновато щурит глаза. Очевидно, он считает свою гримасу очаровательной.

– Ах, я бедный-несчастный! – передразниваю я почти шепотом.

– Я просто не умею, – говорит Оливер, глупо улыбаясь.

– Мужчины безнадежны, – изрекает Лиз с радостью и предсказуемостью, которой позавидует небесное светило.

– Правда? – спрашиваю я, допивая чай.

– Она просто шутит, – объясняет Шарлотта. – Мы любим мужчин, ведь так?

– Конечно, – кивает Миранда. – Ты слишком чувствительный, Дэнни.

– А ты, Лиз, не любишь мужчин, да? – спрашивает Оливер, бросая на меня заговорщический взгляд. Эти полмиллисекунды он мне почти нравится.

– Но я и не испытываю к ним неприязни, – говорит Лиз, скручивая косяк со сноровкой наркомана. – Просто я не считаю, что они идеально устроены. У них странные представления о жизни.

Пусть так, все нормально, я – наивный, ничего не понимающий младенец. Но я сижу во дворе некогда моего дома, в залитом солнцем саду, который тоже когда-то был моим. В этом саду сейчас собрались друзья вокруг домашнего пирога, с кухни, где Бет щекочет Поппи, доносится детский смех, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Слишком часто я все это слышал. Поворачиваюсь к Лиз, сосредоточившейся на своем косяке.

– Ты считаешь, мужчины и женщины равны, Лиз?

Она смотрит на меня удивленно, но по-прежнему невозмутимо.

– Конечно.

– Мы все так считаем, – поддерживает ее Шарлотта.

– Да, – подтверждает Миранда.

Я киваю.

– Скажите мне, в чем женщины превосходят мужчин.

– Что?

– Мы все знаем, что какие-то вещи женщинам априори удаются лучше, чем мужчинам. В этом нет противоречия. Назовите некоторые из них.

– Ну, – говорит Лиз, отклоняясь от спинки стула и начиная получать удовольствие от разговора, – им лучше удается совмещать несколько задач.

– Точно! – восклицает Оливер. – Мужчины обычно узко концентрируются на одной определенной цели, зачастую в ущерб всему остальному.

– Женщины больше прислушиваются к своим чувствам. Думаю, у них умные эмоции в отличие от мужчин, – добавляет Шарлотта.

– Да, – соглашается Лиз.

– Они лучше воспитывают детей.

– И легче общаются. Мужчинам так трудно говорить о своих чувствах, правда? – мягко замечает Шарлотта.

– Это верно, – вновь встает на сторону женщин Оливер, задумчиво подергивая поясок своего – моего – халата.

– А еще, – Лиз глубокомысленно выпячивает губы, – женщины лучше разбираются в человеческих отношениях. У нас гораздо сильнее развито сопереживание.

– Да, – подтверждает Оливер.

– Да, – вторит ему Миранда, умиротворенно кивая.

– А способность любить? – спрашивает Шарлотта. – Женщинам нет в этом равных. Они знают, как это делать. Как отдавать. Как делиться.

– Мужчины сдержанны в проявлении своих чувств, – философски замечает Оливер.

– Женщины – прирожденные дипломаты, – снова вступает Лиз. – Они знают, как выйти из трудной ситуации, как наладить отношения. Мужчинам это не дано.

– Не хочется, конечно, – произносит Оливер таким тоном, что всем ясно – очень даже хочется, – но вынужден сказать: из всего этого можно сделать вывод, что женщины просто более зрелые.

– Точнее, более развитые, – поправляет его Лиз.

– Но это не значит, что мы не любим мужчин, – говорит Шарлотта.

– Мужчины чаще склонны к жестокости и насилию.

– Они не делают работу по дому.

– Они не умеют гладить.

– И до них не доходит, что мы имеем в виду, пока мы не напишем это аршинными буквами на лбу.

Небольшая пауза. Все пьют чай. И молча поглощают пирог.

– Все? – спрашиваю я, готовясь уйти.

– Думаю, да. – Лиз удовлетворенно улыбается. Такое же выражение застыло и на лицах остальных.

– Отлично. А в чем мужчины превосходят женщин?

Легкое удивление проявляется неожиданными морщинками на четырех лбах.

– Что?

– Мы перечислили достоинства женщин. Все с ними согласились. Включая меня. Но каковы достоинства мужчин? В чем мужчины превосходят женщин?

Молчание. Длительное молчание. Шарлотта смущенно хихикает. Я встаю.

– Надеюсь, мне удалось продемонстрировать женский подход к вопросу о равенстве полов.

– Я мужчина, – возражает Оливер.

– Тогда и веди себя, как мужчина, – парирую я.

Лиз открывает рот, чтобы что-то сказать, но, прежде чем она успевает это сделать, я обрываю ее.

– Могу назвать вам одно преимущество мужчин, – говорю я спокойно. – Они способны смириться. Прикусить губу и смириться. Смириться с тоннами дерьма, которое вываливают им на голову. И не мстить. Вот в чем их преимущество. Они способны получить все это, а потом просто уйти.

Я разворачиваюсь и направляюсь на кухню, где Поппи помогает Бет печь пирожки.

– Поппи, папе пора. – Я кладу руку ей на плечо.

– Папа! Посмотри, что из-за тебя… – говорит она сердито. Фигурка, которую Пеппи лепила из теста, развалилась. – Так несправедливо! Я тебя ненавижу, папа! Уходи!

Дети прекрасны, бессердечны и жестоки. Это сказал Дж. М. Барри. Кто я такой, чтобы с ним спорить, – всего лишь один из миллионов Питеров Пэнов?

– Пока, малыш.

Она не отвечает и начинает плакать. Не из-за того, что расстается со мной, а из-за того, что фигурка из теста испорчена.

Бет строго смотрит на меня.

– Думаю, тебе лучше уйти.

– Пока, – говорю я самым безразличным тоном, на который способен, и ухожу, ни с кем не попрощавшись, с прилипшими к губам сладкими крошками.

Первый раз я влюбился, когда мне было восемнадцать. После истории с Шерон Смит прошло пять лет, и чудо, снизошедшее тогда на меня в кладовке, стало фундаментом для надстройки из таких же тайных встреч в раздевалках, на аллеях и в беседках пустынных парков. Но я все еще был девственником: по моему собственному определению, я еще ни с кем не встречался «по-настоящему», хотя иногда предпринимал лихорадочные попытки замерить жизнеутверждающую, безмерную суть той или иной девушки.