Попав в вестибюль больницы, он намеревался прямиком пойти в общественный туалет, снять плащ, надеть белый халат, прикрыть пистолет полотенцем и подняться в палату 256, куда поместили девочку. Ринка предупредили, что около палаты может дежурить полицейский. Его это не смутило. Он знал, как устранить это препятствие. Он намеревался представиться врачом, под каким-то предлогом зазвать копа в палату девочки, где их не могли видеть медсестры, пристрелить сначала этого кретина, затем девочку. А потом сделать по контрольному выстрелу. Приложить ствол к уху каждому и нажать на спусковой крючок, чтобы гарантировать их смерть. Покончив с заданием, Ринк тут же покинул бы палату, спустился вниз, прошел в туалет, взял плащ и «дипломат» и ретировался из больницы.

План был предельно простым и четким, и Ринк не представлял себе, что могло бы помешать его реализации.

Прежде чем открыть дверцу и выбраться из «Вольво», он пристально оглядел стоянку, чтобы убедиться, что за ним не наблюдают. Хотя гроза ушла и дождь уже с полчаса как перестал, город был накрыт легким туманом, который что-то прятал, что-то искажал. Каждую выемку в асфальте наполняла вода, рябь на лужах (ветер все еще продолжал дуть) отражала желтый свет натриевых ламп.

Но, кроме тумана и ветра, в ночи вроде бы ничего не двигалось.

Ринк решил, что он один и его никто не видит.

На востоке серо-черное небо посветлело, начало приобретать розово-голубой оттенок. Заря готовилась показать свое лицо. Еще час, и спокойная ночная жизнь больницы сменится дневной суетой. Пришло время действовать.

Ринку не терпелось перейти к делу. Раньше он никогда не убивал ребенка. Вот и хотелось попробовать что-то новенькое.

Девочка проснулась, одна. Села на кровати, попыталась закричать. Рот широко открылся, мышцы шеи напряглись, кровяные сосуды в горле и на висках пульсировали от напряжения, но она не смогла издать ни звука.

Посидела с полминуты, сжимая в маленьких кулачках мокрую от пота простыню. С широко раскрытыми глазами. Но она смотрела и реагировала не на то, что находилось в палате. Ужас лежал за этими стенами.

На какие-то мгновения ее глаза очистились. Она уже понимала, что находится в какой-то комнате.

И тут впервые осознала, что она одна. Вспомнила, кем была, ей отчаянно захотелось, чтобы ее обняли, пригрели, успокоили.

— Привет? — прошептала она. — К-кто-нибудь? Кто-нибудь? Кто-нибудь? Мамик?

Если бы рядом находились люди, возможно, они бы захватили ее внимание и раз и навсегда отвлекли от тех ужасов, которые пугали ее. Но в палате она была одна и не смогла отделаться от кошмара, вонзившего в нее свои когти, так что глаза девочки вновь заволокло. И взгляд устремился куда-то далеко-далеко.

Наконец, отчаянно, безмолвно всхлипывая, она перебралась через предохранительный поручень и вылезла из кровати. Сделала несколько шагов. Опустилась на колени. Тяжело дыша, даже задыхаясь от страха, поползла в темную половину палаты, мимо пустующей кровати, в угол, где дружелюбные тени обещали защиту. Села спиной к стене, лицом к палате, подтянула колени к груди. Больничный халат заканчивался на бедрах. Она обхватила руками тоненькие ножки и сжалась в комок.

Оставалась в таком положении с минуту, а потом начала пищать и скулить, как испуганное животное. Подняла руки и закрыла лицо, стремясь отсечь что-то отвратительное.

— Нет, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Учащенно дыша, паника все нарастала, она опустила руки и сжала кулаки. Забарабанила по груди, сильнее и сильнее.

— Нет, нет, нет, — повторяла она.

Била сильно, такие удары не могли не вызывать боли, но девочка ее не чувствовала.

— Дверь, — прошептала она. — Дверь… дверь… Пугали девочку не дверь в коридор или дверь в ванную. Она смутно воспринимала окружающий ее мир, вместо этого концентрируя свое внимание на том, что в этой комнате не мог видеть никто, во всяком случае, находясь в этой больничной палате.

Она подняла обе руки, выставила перед собой, словно уперлась ими в невидимую дверь, изо всех сил пытаясь удержать ее, не дать открыться.

— Не двигайся.

Слабенькие мышцы рук напряглись, но потом ее локти согнулись, словно невидимая дверь имела реальный вес и открывалась, несмотря на все ее усилия. Словно что-то большое неумолимо толкало дверь с другой стороны. Что-то большое и невероятно сильное.

Резко, ахнув, она метнулась из укутанного тенями угла, бросилась на пол. Заползла под пустующую кровать. Она в безопасности. Или нет. Безопасности не найти нигде. Под кроватью она свернулась в клубок, приняла позу зародыша, что-то бормоча, пытаясь спрятаться от неведомой твари за дверью.

— Дверь, — прошептала она. — Дверь… дверь в декабрь.

С руками, скрещенными на груди, с пальцами, вжимающимися в худенькие плечи, она начала тихонько плакать.

— Помогите мне, помогите, — шептала она, но шепот не мог долететь до коридора, где ее могли бы услышать на сестринском посту.

Если бы кто-то откликнулся на ее крик, Мелани могла в ужасе приникнуть к этому человеку, не в силах сбросить покров аутизма, защищавшего ее от мира, жестокость которого она не могла вынести. Даже такой контакт с человеческим существом, когда ей того хотелось, мог бы стать первым маленьким шагом на пути выздоровления. Но, из лучших побуждений, люди оставили ее одну, отдыхать, и ее мольба о помощи осталась неуслышанной.

Она содрогнулась.

— Помогите мне. Она открывается. Она… открывается, — последнее слово растворилось в глухом стоне черного отчаяния. Боль рвала душу.

Но постепенно частота дыхания замедлилась до нормальной. Рыдания прекратились.

Она лежала в молчании, недвижно, словно крепко спала. Но в темноте под кроватью ее глаза оставались широко открытыми, и видели они кошмар и ужас.

Вернувшись домой чуть ли не на рассвете, Лаура сварила себе крепкий кофе. С полной кружкой прошла в спальню для гостей и, пригубливая обжигающий напиток, принялась протирать пыль, застилать кровать, готовиться к приезду Мелани.

Ее четырехлетний кот Перец вертелся рядом, терся о ноги, требовал, чтобы его погладили, почесали за ухом. Кот, похоже, чувствовал, что скоро он перестанет быть главным в доме.

Четыре года Перец заменял Лауре ребенка. В каком-то смысле и дом заменял ей ребенка, служил для выхода энергии, которую Лаура могла бы потратить на свою маленькую девочку.

Шестью годами раньше, после того как Дилан ушел, сняв с банковских счетов все деньги и оставив Лауру без цента, ей пришлось сильно напрячься, чтобы поддерживать дом в должном состоянии. Жили они не в особняке, но в просторном, построенном в испанском стиле двухэтажном доме с четырьмя спальнями в Шерман-Оукс, на престижной стороне бульвара Вентуры, на улице, где во многих домах имелись бассейны, в том числе и с подогревом, откуда детей часто отправляли в частные школы, если держали собак, то не каких-то дворняжек, а породистых немецких овчарок, спаниелей, золотистых ретриверов, эрдель-терьеров и пуделей, зарегистрированных в Американском клубе собаководства[5]. Дом стоял на большом участке, наполовину скрытый коралловыми деревьями, магнолиями, кустами красного и лилового гибискуса, красной азалии и зеленой изгородью. Выложенную плитами дорожку, идущую к парадной двери, с двух сторон окаймлял цветочный бордюр.