самое лучшее, что… — я сглотнула конец предложения вместе с жалостливой слезинкой и помотала головой.

— Знаешь что, дорогая, — неожиданно твёрдо заявила Нина. — А я вот выросла только с мамой! И хочу тебе сказать, что может папы мам заменять и не умеют, мамы вот пап заменяют превосходно! — и она улыбнулась. По-доброму, даже лукаво.

— Не смотри на меня так, — предупредила Нина. — Я серьёзно! Да, моя маман даст твоему папаше фору! Знаешь, какая боевая? И всегда мне говорила: мужики — слабые. Мы с ними горы свернём, а без них вдвое больше гор! Так что глупости ты городишь. Другой вопрос, что ты малолетка, и не спорь, я вижу. Тебе тут даже работать ещё нельзя! Но опять-таки… и что, что малолетка? — Нина будто говорила сама с собой, а я лежала и слушала вполуха её и вполуха себя. 

Почему-то страшно боялась почувствовать, что это настоящее кровотечение и вот сейчас из пары капель оно превратится в настоящий водопад, как выражалась порой Мотя. 

— Мне вообще кажется, что не бывает “готовых”, никто не готов и не может подготовиться! Да, рано. Да, денег нет. Да, студентка. Да, одна. Но это всё… такая проза. И я не утверждаю, что сама бы родила… вообще ни разу не утверждаю…

Нина щебетала и щебетала, а я думала о своём и думала. Скорее бы скорая. Скорее бы хоть что-то изменилось. Чего ж так страшно-то?

— Вы чего тут?  —  в номер заглянула белобрысая голова Лиды, второй барменши, которая присоединилась к Нине после полуночи. 

— Да вот, Сонька беременна, а у неё кровь пошла, — вздохнула Нина. — Ты бар кинула что ли?

— Не, народ почти разошёлся, официантки встали. Тухло сегодня, а думали аврал… — задумчиво ответила Лида и вошла. — Спина болит? — спросила она у меня.

— Нет, — я уверенно помотала головой. Ничего не болело.

— Живот? Ноет как при месячных?

— Нет, не ноет. 

— Тогда немного расслабься. Знаешь, как при выкидыше болеть должно, мама дорогая! 

Я кивнула, а Лида будто потеряла ко мне интерес и обернулась к Нине. 

— Скорую вызвали?

— Да, ждём. 

— Пойду тогда их покараулю у входа… — и Лида убежала.

А я стала проговаривать про себя её слова, будто нуждалась в надежде (нет!): “Спина не болит. Живот не ноет. Спина не болит. Живот не ноет!”

***

Лев передал из рук в руки Геллу и теперь сидел за баром и пил чай. Домой не хотелось, а полупустые бары обладали неким шармом, хорошо в них было сидеть трезвому. 

За стойкой крутилась официантка, исчезли все барменши. 

— О, Лида, — он обернулся к блондинистой хорошенькой барменше, которая иногда помогала тут Нине. — А где все?

— Клиенты или бармены? — Лида забралась на высокий стул рядом с ним и достала сама себе бокал.

— Бармены. 

— Да девчонка тут помогает нам, Сонька, ей плохо стало, скорую вызвали. 

— А-а, — Лев кивнул и отвернулся. 

Странная ночь.

Народу нет, Гелла напилась, какой-то барменше плохо. 

— Как дела твои? Как сын?

— Да ничего, — улыбнулась Лида и тряхнула кудрями. Она была такой славной, хорошенькой, будто героиня романтической мелодрамы. Не роковая блондинка, как Гелла. — Сын клёвый… всем желаю сыновьёв, — хихикнула она. —  Егор в восторге. 

— О, скорая приехала, — кивнул на двери Лев.

— Блин, пойду их к другому выходу разверну. Не скучай, — Лида потянулась за своей шубкой, висящей на гостевой вешалке, и побежала на улицу, а Лев продолжил пить свой чай.

Шестнадцать злобных докториц

— Так, ещё раз. Тест положительный?

— Да. Т-три, — от холода меня стало трясти, и теперь голос звучал неуверенно, с перебоями. 

— Последняя менструация?

— П-пятнадцатого ав-августа…

— Да не тряситесь вы!

Легко говорить! 

Я тут лежу без трусов на ледяной кушетке с аппаратом УЗИ в одном месте, как курочка на вертеле, на меня гавкают со всех сторон не делай то, не делай это, да ещё и не трясись! Медицина, мать её, во всей красе.

— Это что выходит… сегодня третье… четырнадцать дней задержки?.. Ну уже должны всё увидеть, — пробормотала себе под нос дежурная узистка и продолжила всматриваться в экран. — Кулаки под задницу.

— Что? — я стала мотать головой в панике, не понимая о чем речь.

— Что смотрим? Кулаки под задницу! Не вижу я ничего. Посмотрим трубы. 

— И… — у меня был миллион вопросов, но я не знала, как и с чего начать. 

— Так! Поменьше болтаем,  —  рявкнула узистка и закатила глаза, будто я сама должна понимать, что такое трубы и почему для этого нужны кулаки. 

 Меня продолжали изучать, а я уже и не знала, что делать: плакать или орать тут на всех. 

— Да не трясись ты! Ноги расслабь! Я что с вами тут бороться должна? 

 Хотелось взвыть. 

— Я ничего не вижу! — объявила узистка, и у меня что-то внутри невольно заворочалось. 

Не радостно. 

 Стоящий рядом врач покачал головой, словно я виновата в том, что узистка ничего не видит. 

— Одевайтесь, — велела врач и просто вышла из кабинета. 

Ну да, я будто и правда ее разочаровала. 

На секунду стало стыдно, что я такая неумеха, пришла, а ребёнка взять с собой забыла! 

А голову ты не забыла? 

Даже одевалась в итоге под хмурым осуждающим взглядом узистки. И ещё казалось, что по коридорам к кабинету дежурного врача иду как сквозь толпу судей, хоть в сущности никого там не было. 

— Так, ну что, — акушерка сложила руки на столе, а я так и осталась топтаться, не до конца понимая, можно ли уже садиться. — Что стоим? — она обернулась на меня и вздёрнула тонко выщипанные брови. 

 Всё вокруг казалось таким серым, даже эта женщина, у которой и волосы, и брови, и глаза — всё отдавало сталью, ну мне так по крайней мере казалось.

Я села сбоку от её стола, причём никакого стула там не было, просто обитая дермантином или вроде того, кушетка. Рыжая и холодная. 

Всё в больнице было холодным, будто специально, чтобы ещё больше усугубить и без того безрадостное настроение. 

А ещё весь персонал нарочито занимался своими делами. Так, одна из женщин, что до этого крутилась в приёмной, встала с кряхтением и небрежно бросила: “Ой, я чаю пойду попью!”,

— Ага, иди, Люб Санна, — ответила врач, подтягивая к себе записи обо мне. 

Это “...я пойду…”, звучало, будто я пришла в чужой дом со своими проблемами. 

— Так… ну ребёнка мы не видим. 

— И куда он делся?.. — осторожно спросила я.

— А я откуда могу знать? Это у вас надо спросить! У нас всё всегда на месте, это у вас всё всегда рассасывается. 

Я так широко раскрыла глаза, что почувствовала, вот-вот пересохнут.

У меня. Рассосался. Ребёнок?

М-м… точно? 

Вот прям рассосался?

— Матка