Мой язык трахает ее рот в том же ритме что и пальцы. Выпиваю её каждый стон, сходя с ума, мечтаю оказаться в ней. Её пальцы обхватывают изнывающий член, подрачивает. Хочу все попробовать с ней сейчас. Яра сама насаживается на пальцы, она вот-вот кончит. Не так быстро. У меня много планов для нее. Хочу, чтобы она была голодная как кошка. Отрываюсь от губ и давлю на плечи. Она опускается на колени.

— Что смотришь? Приступай. Ты никогда не делала минет? — щеки её пылают. Она осторожно обхватывает головку, заглатывает на половину, до самого горла. Все тело пронзает острая судорога удовольствия. Тело, словно парализовало, лишь одна часть его жива. Меня даже поводит от наслаждения, едва могу удержаться на ногах. Яра делает это очень виртуозно. Посасывает, лижет с особой страстью. Делала. Своему мужу. Так же хорошо как мне?

— Достаточно, — поднимаю её на ноги, толкаю на кровать, ставлю раком. Сжимаю член, пытаясь ослабить давление, если войду в нее сейчас, просто кончу. Вожу по раскрытому розовому лону, Яра стонет, сгребает простыни руками, пытается заглушить крики. Не выходит.

— Хочешь, чтобы взял тебя так?

— Да.

— Тогда проси, — продолжаю массировать, дразнить её узкую дырочку. Она пытается сама насадиться. Не даю.

— Проси.

— Пожалуйста, Диего. Возьми меня, — как же это сладко звучит из ее губ. Скольжу внутрь. Нежные стенки обхватывают меня. Хватает нескольких движений, чтобы она кончила. Наматываю волосы на кулак и начинаю жёстко двигаться.

В голове с триумфом звучит: Моя! Только моя.

Её крики вибрацией проходят по телу. Схватив одной рукой за бедра, не позволяю ей отстраниться, натягиваю волосы, толкаюсь до упора и разлетаюсь на мелкие молекулы.

Придя в себя, отпускаю волосы, замечаю небольшой ожог на лопатке Яры. Он небольшой формы, размером с монетку, круглый и с рисунком.

— Что это? — провожу по ожогу пальцем.

— Ничего! — Яра садится на кровать, обматывается простыню и с отрешённостью смотрит в окно.

— Расскажи мне? — за этим скрывается тайна, она приносит ей боль. Она ожесточились от одного вопроса, напряглась.

— Расскажи. Станет легче. — она смотрит на меня вполоборота.

— Хорошо. Только если ты расскажешь кто в прошлом причинил тебе боль.

— Договорились, — ложимся на кровать, Яра устраивается у меня на груди, ворошит волосы, накручивает на палец и собирается с духом.

— В тот день, когда у меня появилось это пятно, был прием у королевы. У нас с Байроном, моим мужем, давно не ладилось. А в тот вечер я решила дать нашим отношением шанс. Я была беременна, собиралась вечером ему рассказать. Играла идеальную жену. Знала, что для мужа важен этот прием. Завела беседу с герцогом. Мы обсуждали теску мужа. Его творчество. Герцог цитировал стихи. Пригасил нас на званный ужин. Чтобы ты понимал, герцог, он приближенный к королеве. Вхож в их семью. Я думала Байрон будет рад, что я подружилась с таким влиятельным человеком.

Мы вернулись домой, я только хотела рассказать о ребенке, как он ударил меня. Наотмашь. Так сильно, что голова загудела. Я упала на пол, — Яра задрожала всем телом, я поглаживал её по спине. Не мог это слушать. Я никогда не поднимал руку на женщину, даже на Саманту после ее измен. Но ей необходимо выговориться. — Он бил меня ногами, повторяя что я шлюха, решила переметнуться к мужику повлиятельнее. Я закрывала живот, говорила, что я беременна, — Яра замолчала, по моей груди побежала горячая слеза. — Но это не был мой муж. Он ничего не слышал кроме своей ревности.

— А ожог…

— Я носила кольцо, с гербом семьи Байрона. Он снял его, накалил в огне в камине и как скоту поставил мне клеймо. Чтобы другие, которые посмеют меня трахнуть знали, что я принадлежу другому. Ему. Что я его собственность. На его воротах стоит позолоченный герб с этим рисунком. Слуги носят одежду с этим гербом. Везде. На машине, на доме, на документах и на мне этот рисунок. Но ожог это ничто и та боль ничто. По сравнению с тем, что случилось утром. Мой ребенок умер во мне, я не смогла его защитить и больше у меня не будет детей. Никогда!

Я крепко сжал ее в объятьях. Бедная моя девочка. И я дурак туда же. Со своей ревностью.

Яра

Я никогда и никому не рассказывала о своей главной трагедии. Да и кому можно рассказать такое? Только тете, но боюсь, она бы этого не выдержала. Но она чувствовала что что-то не так. Видела ее скептический взгляд, когда я с наигранной улыбкой рассказывала о том как мы счастливы с Байроном. Родного человека не проведешь, как бы не старался.

Молчаливыми свидетелями того, как я сломалась, были слуги. Но разговаривать с ними об этом невозможно. Моим светским «подругам» — тем более. Они бы смотрели на меня как на грязь. Им интересно было слушать про дорогие украшения и наряды, что в знак искупления дарил Байрон, а о проблемах никто не хочет знать. Ты должна улыбаться, сложить ручки согласно этикету, знать каким прибором что есть, заниматься благотворительностью. И быть леди до кончиков волос. У леди не может быть абьюзных отношений. Возможно, некоторые из них проживали нечто подобное. Измены мужей так точно. Это норма для того общества. Испокон веков у пэров должна быть любовница. Как часть статуса. Дорогая машина, особняк, он должен быть на приемах и кроме жены иметь любовницу.

Никому не расскажешь, что происходит в семье. Да и стыдно. Что я такая бесхребетная, не смогла защитить, не смогла уйти. Подстрой я тогда свою смерть, смогла бы сохранить ребенка. Моего малыша…

Я мысленно переношусь в то время. Когда я узнала о ребенке, во мне словно тепло поселилось. Жизнь заиграла новыми красками. И небо казалось голубее и трава зеленее. Несколько дней я хранила свою тайну. Смотрелась в зеркало в позолоченной оправе, представляла как округляется мой животик, как толкается малыш. И ко мне возвращается мой прежний Байрон…

Наивная дура! Не было того, кого я полюбила. Это все маска лицемерия. Для имиджа. Чтобы в газетах о нем писали как о добропорядочном семьянине, а нашу пару ставили в пример. Говоря: вот девушки каким должен быть мужчина. На самом деле Байрон — ревнивый маменькин мудак с низкой самооценкой, вечно сомневающийся в себе. Он не способен на чувства, заботу, нежность. Для него все вещи, такой была и я.

Почему же, когда Диего назвал игрушкой, меня это не задело так сильно? По-моему, он так не считал. Да, он брал меня грубо, но не потому что хотел причинить боль, а потому что не смог сдержаться. Потому что желал меня с какой-то особой дикой страстью.

Я доверилась ему, показала самый уродливый шрам на душе и он слушал. Ничего не говорил, лицо оставалось невозмутимым, лишь в глазах цвета виски плескалось адовое пламя презрения и ненависти, желания убивать. Но направленно это было не на меня, а на Байрона.

В этот момент я без прикрас, с обнаженной обугленной душой, такая, какая есть. И он не отворачивается, смотрит как тогда на пляже, с щемящей грудь нежностью, поглаживая меня по голой спине. От него исходит сила уверенного мужчины, с таким не страшно. Только рядом с ним я чувствую защиту, чувствую себя женщиной, а не воюющей за свои права феминисткой, ненавидящей мужчин.