Свадьба начиналась в доме невесты. Здесь в присутствии десяти свидетелей подписывался брачный контракт. Потом невеста произносила знаменитую фразу: «Где ты, Кай, там и я – Кайя». Пронуба – нечто вроде посаженой матери – соединяла правые руки жениха и невесты, и начинался пир. Расходы на него были ограничены в конце I века до нашей эры законами Августа против роскоши. Впрочем, на дозволенную аскетичным императором тысячу сестерциев одного только вина можно было купить три тысячи литров.

Когда вино было выпито, а еда съедена (не вся: по традиции стол не должен был полностью опустеть), новобрачная отправлялась в дом мужа. Этому ритуалу придавалось особое значение: брак был именно переездом невесты к жениху и ни в коем случае не наоборот. Дом будущего мужа был в данном случае куда важнее, чем сам муж. Поэтому свадьбу могли при необходимости сыграть и в отсутствие жениха (если он заранее подписал и передал необходимые документы): был бы только дом, двери которого невеста обмажет овечьим жиром и оливковым маслом, а столбы обовьет шерстяными повязками. А вот без невесты свадьбы быть не могло.

Девушку ритуально вырывали из объятий матери или другой ближайшей родственницы, и процессия отправлялась в путь. Невеста шла пешком, ее вели за руки двое мальчиков, чьи родители обязательно были живы. Третий мальчик нес впереди факел из боярышника: известно, что боярышник – верное средство от злых духов. Остальные родственники и гости несли зажженные восковые свечи и сосновые факелы, тащили невестину прялку и веретено, швыряли в толпу орехи. Звучали флейты. Кто-то затягивал непристойную песню – фесценнину, но почтенные матроны не затыкали ему рот: на то и свадьба…

Когда невеста завершала все необходимые ритуалы с дверями женихова дома, ее на руках вносили внутрь. Молодой муж обрызгивал ее водой из своего колодца (а может быть, и из водопровода, который появился в Риме в 312 году до нашей эры) и протягивал ей факел, зажженный от своего очага. Так новобрачная приобщалась к святыням новой семьи. После чего пронуба усаживала девушку на брачную постель. Все удалялись, погасив свет. И молодой муж со вздохом принимался… возиться с геракловым узлом, затянутым на животе невесты.

В первый брак римлянки обычно вступали девственными, что и нетрудно в тринадцать – пятнадцать лет. Но нравы во времена поздней республики, и тем более империи, были достаточно свободными, да и литераторы позволяли себе немалые вольности. Поскольку юные римлянки обычно посещали как минимум начальную школу (обучение в Риме было общепринятым и совместным), надо полагать, они успевали покопаться в родительской библиотеке и познакомиться с игривыми романами Апулея или Лонга и раскованными поэмами Овидия. Поэтому можно представить, чем занимались молодые после того, как гости удалялись и узел был развязан. И если не в первую, то в последующие ночи новобрачная, надо полагать, старалась исполнять советы Публия Овидия Назона, превратившего страсть в науку:

Несмотря на наставления мудрого Назона, а может быть, и благодаря им, браки в Риме времен империи, да и поздней республики были непрочными. Брак, заключенный в форме sinemanu, позволял любому из супругов развестись по малейшему поводу и даже вообще без повода. Ушли в прошлое неразрывные браки-конфарреации и прочные браки, в которых жена считалась почти что собственностью мужа. Еще в конце IV века до нашей эры некий Анний был исключен цензорами из числа сенаторов за то, что развелся с женой, не посоветовавшись с общественностью. Через несколько лет Карвилий Руга развелся потому, что его жена были бездетна, – этот год так и вошел в историю, как год развода Карвилия Руга. Но прошли каких-нибудь сто с небольшим лет, и развод стал нормой римской жизни. Сенека писал: «…женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей. Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись».

Тацит описывает знаменитый развод и столь же знаменитую свадьбу Валерии Мессалины. Мессалина был женой не более не менее как всесильного императора Клавдия. Однако, когда «владыка мира» ей прискучил, она, воспользовавшись тем, что муж ненадолго уехал в Остию, решила развестись. Для развода не требовалось не только согласия мужа, но даже и его присутствия – достаточно было написать ему разводное письмо, подтвержденное семью свидетелями. По-видимому, такое письмо было написано и отправлено, после чего императрица, не дожидаясь ответа, отпраздновала пышную свадьбу со своим любовником Гаем Силием… Дело было, несмотря на жалкую роль в нем императора, настолько законным и обычным, что верхушка римской знати не постеснялась присутствовать на этой по всем правилам проведенной свадьбе. Никакого срока для обдумывания своих намерений закон не предусматривал: подписав письмо, Мессалина стала свободна от брачных уз. И когда Клавдий узнал, что он уже не муж своей жены, Мессалина была чужой супругой и всесильный принцепс ничего не мог с этим поделать. Его робкие протесты натолкнулись на противодействие коллегии весталок и верховного понтифика – высших религиозных и нравственных авторитетов Рима. Ведь Мессалина и развелась, и вступила в новый брак согласно букве закона. Единственное, что мог поставить ей в вину Клавдий, это то, что она, увлекшись, прихватила с собой в дом Силия кое-какие императорские вещицы.

И Мессалина, и Силий плохо кончили: они были убиты по приказу влиятельного царедворца Нарцисса. Но на то и придворные интриги… А римлянин попроще, вернувшись к себе домой после недолгой отлучки и обнаружив, что его жена замужем за другим, должен был смириться со случившимся. Возможно, потому у римлян и существовала традиция: возвращаясь из деревни или из военного похода, муж посылал домой гонца, чтобы предупредить жену о своем скором возвращении. Во всяком случае, это избавляло мужа от неприятных встреч и прозрений. Впрочем, Плутарх в своих «Римских вопросах» дает иную трактовку этой традиции:

Был ли грек Плутарх истинным знатоком римских нравов или наивным человеком? Теперь уже не скажешь…