Я уставилась на нее в недоумении, но тут она рассмеялась, и я поняла, что это была шутка.

Снова присоединившийся к нам Питер проговорил:

– Должен признаться, когда Либерман позвонил, чтобы предложить мне работу, и сказал, что другой человек будет осматривать сады, я ожидал встретить мужчину.

Он протянул мне ладонь с горсточкой арахиса. Мне никто никогда раньше не предлагал арахис на ладони, но я взяла один орешек. Он не убирал руку, и я взяла еще несколько.

– Женское Frances и мужское Francis, – поняла я, – произносятся одинаково. Когда я поступила в Оксфорд, из-за этого получилась большая путаница, едва не вышла очень неловкая ситуация. Хорошо, что в конце концов я оказалась там, где надо.

– Вы учились в Оксфорде? – произнес Питер. – Думаю, не в колледже Святой Хильды? Вы не знали такую Мэллори Свифт?

Прежде чем я успела что-то объяснить, Кара выбросила окурок из окна и встала – одним плавным движением, как Серафина могла бы развернуться после сна.

– Пора мне браться за обед, – объявила она. – Вы наверняка помираете с голоду, Фрэнсис.

Я глотнула еще мартини.

– Н-ну…

Громко рассмеявшись, я посмотрела вниз, на одинокую зеленую маслину, катающуюся по эмалированному дну моей жестяной кружки, словно утонувший глаз с шариком душистого перца вместо зрачка.

Видимо, Питер понял намек Кары, потому что больше не спрашивал ни об Оксфорде, ни о Мэллори Свифт. Вместо этого он примостился возле меня на подоконнике, заняв опустевшее место Кары, и наклонился ко мне. От него пахло кремом после бритья: чистый, свежий аромат. Я вспомнила, как он наклонял голову, когда Кара его брила.

– Похоже, вам пришлось пережить нелегкое время, – заметил он. – Просто наслаждайтесь здешним летом, вместе с Карой и со мной.

Он потянулся и кончиками пальцев дотронулся до тыльной стороны моей кисти. Прикосновение длилось всего миг, но мне показалось, что оно исцелило какую-то косточку в моей руке – словно она была сломана, только вот я этого раньше не осознавала.

* * *

– Я начинаю снизу и постепенно иду наверх, – объяснил Питер, поворачивая вилку в лапше, пока не подцепил и не накрутил две полоски. Он описал вилкой несколько кругов в воздухе, но тальятелле оставались свернутыми. – Там внизу просто лабиринт – всякие чуланы, кладовки, хранилища, бог знает что еще. И все это ниже уровня земли, а значит – никакого естественного освещения. Там же и кухня. И целые акры винных погребов. – Он поднял свою кружку. Мы уже успели перейти от мартини к чему-то другому. – Мне кажется, Либерману наплевать, что там. К счастью.

– Но история Линтонса его наверняка интересует, – заметила я. – Я думала, всем американцам нравится английская история.

В кистях рук и в ступнях у меня гудело алкогольное тепло, щеки тоже пылали. Это было очень приятное ощущение.

– Только если они могут на ней нажиться. – Питер налил еще вина.

– Но ведь вряд ли он надеется продать Линтонс кому-то еще? Мне казалось, он планирует эмигрировать сюда, перестроить дом и сад, – сказала я.

– Либерман? Эмигрировать? – промычал Питер с полным ртом.

– Разве он не поэтому нас нанял? Оценить, что здесь есть. И что нужно сделать до его переезда.

– Чертовски маловероятно. – Питер помахал вилкой. Губы у него лоснились от масла. – Он хочет, чтобы мы обследовали Линтонс, потому что тогда он сможет перевезти к себе через Атлантику всякие интересные штуки. Интересные – то есть ценные. – Вилка двигалась, как дирижерская палочка. – Камины, парадную лестницу, фонтан, оранжерею, целые комнаты – все это распродадут американским коллекционерам. – Он накрутил на зубцы вилки еще лапши. – Насчет моста Либерман, поди, надеялся, что тот окажется палладианским. В таком случае он стоил бы диких денег. – Питер положил тальятелле в рот и дотронулся до губы костяшкой пальца, на которой поблескивало пятнышко лимонного соуса. – Извините, – добавил он, жуя, – я думал, вы понимаете.

Кара водила кончиками пальцев по крупинкам просыпанной на столе соли, словно хотела собрать ее.

– Ну вот, Питер, – сказала она. – Теперь ты расстроил нашу гостью всеми этими разговорами про дом. – Она повернулась ко мне: – Как вам макароны, Фрэнсис?

Она вскинула правую руку над левым плечом, словно потягиваясь, но на пол позади нее упала крошечная щепотка соли.

– Очень вкусно, – пробормотала я, снова берясь за вилку.

– Мне присылают муку из одного итальянского магазинчика в Лондоне. Тут, в глуши, невозможно купить хорошие макароны.

– Она просто чудо, а? – Питер сжал ее ладонь своей. – Она сама научилась готовить, по книгам.

– Еще был Дермод, – добавила она. – Он научил меня основам. Я спросила тут в местной бакалее, есть ли у них макароны, и они мне показали жестянки с какими-то макаронными буквами в томатном соусе. В Глазго я могла всегда достать все итальянское. Ах, это мороженое. Помнишь мороженое, Питер? – Она поставила локти на стол. – Я собираюсь каждый месяц заказывать целый продуктовый набор – маслины, пармезан и муку.

Она предложила мне корзинку с последним кусочком хлеба, и я его взяла, хоть и подумала, что это, возможно, невежливо.

– Видите, она дьявольски дорого мне обходится, – улыбнулся Питер.

– Но обеды стоят того, а? – парировала Кара.

– Значит, вы жили в Глазго? – спросила я, подбирая хлебом остатки лимонного соуса на тарелке – так же, как это делали хозяева.

– Какое-то время. А потом в замке над озером, а до этого – еще в одном загородном доме. Господи помилуй, в этом замке стояла жуткая холодина, правда, Питер? Но там, по крайней мере, были кресла, а не только армейские койки. И несколько бокалов там тоже нашлись. – Она подняла свою жестяную кружку. – Мы хотели снять коттеджик в городе, но…

– В конце концов все упирается в деньги, – произнес Питер.

Кара положила вилку и вытерла рот кухонным полотенцем, которое перед обедом сгребли вместе с прочими вещами, чтобы расчистить на столе пространство. Она встала и собрала тарелки в стопку.

– Все дома, где мы жили, были, в общем, развалинами, – заметил Питер. – А если какие-то не заливало дождями и не вело вкривь и вкось, то их все равно намечали под снос. Как представишь, что мы потеряли, так и хочется зарыдать.

* * *

У них в ванной, после новых порций вина и после того, как я по настоянию Питера впервые в жизни попробовала граппу, я стояла, упершись лбом в холодную стенку и долго, медленно вдыхая. Пол у меня под ногами резко накренился. Я бочком двинулась от двери к раковине, ведя ладонями по стене и понимая, что, если прерву этот контакт, пол снова вздыбится. Склонившись над раковиной, я пустила холодную воду. Сначала кран фыркал и плевался, но потом пошла ровная струя, и тогда я набрала полные пригоршни воды и опустила лицо в этот маленький бассейн. Мне стало немного лучше. Я села на пол, прислонившись затылком к стене и надеясь, что сумею пробраться через гостиную Кары и Питера, подняться по лестнице наверх и достичь своей постели, не выставляя себя на посмешище. При мысли о своих комнатах я посмотрела вверх. Потолок ванной комнаты изгибался сводом, на внутренней части которого кто-то изобразил тучи, грозные и прекрасные. Штормовое небо, клубящееся в огромной чайной чашке. Серые дымные завитки концентрическими кругами расходились из черного центра, словно здесь что-то взорвалось, и точкой детонации был стеклянный глаз посередине – который смотрел вниз на эту комнату, на меня, пробега́л по периметру и возвращался обратно.