Восстановление патриаршества, писал в Святейший Синод архиепископ Алеутский и Северо-Американский Тихон, «не только бы отвечало достоинству и величию Русской Церкви, но и управление ее более приближало к строю, начертанному в канонах».

Но партийные лидеры — как либералы, так и консерваторы — держались иного мнения. «Передовая интеллигенция» считала Церковь пережитком прошлого и не хотела, чтобы она смущала «новое общество» своей приверженностью к старине. Монархисты же довольствовались послушной властям Церковью и боялись, что, освободясь от опеки государства, она станет на сторону политических реформ.

Левая и правая печать дружно обрушила на читателей лавину ловких слов, доказывая, почему нельзя восстанавливать патриаршество.

Левые. Наступит небывалая диктатура в Церкви, и тогда прощай соборность.

Правые. Патриарх станет соперником царя.

Левые. Народ будет требовать великолепия для патриарха, а интеллигенция из-за этого потешаться над ним.

Правые. У нас наступает свобода печати, и брань в прессе на патриарха будет иметь для Церкви вредные последствия.

Левые. Если в патриархи будет избран человек смиренный — это глупо, властолюбивый — ужасно.

Правые. Патриаршество на Руси уже однажды вызвало раскол в Церкви.

Искусные атаки на православие не ограничивались словами. Манифест о веротерпимости от 17 апреля 1905 года ослабил ограничения для сектантов и прочих неправославных религий, усилил влияние католицизма в России. Многим православным иерархам казалось, что Церковь брошена на произвол судьбы, оставлена без государственной поддержки в самый критический момент истории. Да, свобода вероисповедания должна существовать. Но это идеал, которого можно желать, которого можно достичь лишь в идеальном государстве. Даже в стране свободы совести, как все любят называть Швейцарию, существует множество ограничений для других религий по сравнению с основной государственной.

Государь Николай II, уступая настойчивости иерархов, в начале весны 1905 года пообещал им, что немедленно распорядится созвать Собор. Но слишком многие в придворном мире не желали этого, и не прошло и месяца, как 31 марта император изменил свое решение:

«Признаю невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее и спокойствия и обдуманности, каково сознание Поместного Собора. Предоставляю себе, когда наступит благоприятное для сего время, по древним примерам православных императоров, дать сему великому делу движение и созвать Собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления».

Надеялись, что «благоприятное для сего время» не за горами и настанет в Пасхальную неделю. Тем временем хаос в стране с каждым днем нарастал. Даже в храмах участились воровство, хулиганство во время богослужений. Но надежда не умирала, и в следующем, 1906 году Предсоборное присутствие на общем собрании 1 июня тридцатью тремя голосами против девяти постановило титуловать главу Церкви патриархом. Думали, что теперь-то уж пришел конец двухсотшестилетнего периода обезглавленной Церкви. Но впереди еще было долгое десятилетие, страна должна была погрузиться в беспощадную мировую бойню и постыдное партийное словоблудие, прежде чем народ осознал необходимость восстановления соборности и патриаршества.

1 ноября 1916 года кадет П. Н. Милюков с высокой думской трибуны произнес подленькую патетическую речь, напичканную заведомой ложью, в которой обвинил не только правительство, но и императрицу в государственной измене.

В ночь с 29 на 30 декабря злодейски убит врачеватель больного наследника российской короны Григорий Распутин.

2 марта 1917 года Божий помазанник император Николай II под давлением «передовой общественности» отрекся от престола за себя и за сына.

К лету 1917 года Россия была пронизана духом полного разложения, недовольства, вседозволенности. Солдаты отказывались идти на фронт, рабочие предпочитали труду митинги, крестьяне жгли и растаскивали помещичье добро. Не по глухим лесам, а по людным городам бродили шайки дезертиров и выпущенных из тюрем уголовников, наводя страх на мирных обывателей.

Что же происходило после свержения монархии с Церковью, с духовенством, которое никогда не отделяло себя от самодержавия? Клирики восстали на своих архипастырей, псаломщики требовали дополнительных прав своему «сословию», прихожане и духовенство пребывали в постоянных ссорах по вопросам управления приходами. Предсоборный совет, открывшийся 12 июня 1917 года в Петрограде, быстро и решительно, по указке обер-прокурора Святейшего Синода В. Н. Львова, постановил: патриаршество противоречит соборности, а потому его не следует восстанавливать.

Но каждый новый день приносил все более грозные вести о положении на фронте и в тылу. Наконец после того, как 4 июля Петроград в очередной раз окрасился кровью, и не в сражении с иноземным захватчиком, а в братоубийственной резне, члены Святейшего Синода поняли, что в дни растерянности и раздора, царства грабежей и убийств, грядущего голода и духовного оскудения последняя надежда, единственное средство для объединения соотечественников — Собор, и постановили: «Признавая необходимым, ввиду чрезвычайных обстоятельств настоящего времени, немедленный созыв Поместного Собора Православной Российской Церкви», назначить его открытие «в день честнаго Успения Пресвятыя Богородицы 15-го августа 1917 года в богоспасаемом граде Москве».

Москва летом 1917 года уже ничем, кроме сурового Кремля и златоглавых храмов, не напоминала богоспасаемый град. Скорее она походила на вонючую клоаку, вобравшую в себя всю подлость революционного времени. Всё искреннее, проникнутое любовью к Богу и больному Отечеству тонуло в дьявольском искушении вседозволенностью.

27 июня на Красную площадь выползли фронтовые калеки с требованием: «Здоровые — все на войну!» А рядом, на московских бульварах, пышущие здоровьем дезертиры преспокойно дулись в карты. Городская управа наотрез отказалась отдавать гостиницы под госпитали, пояснив, что эти помещения слишком роскошны для больных. Зато в мае 1917 года для нужд Совета рабочих комиссаров были реквизированы две самые фешенебельные — «Дрезден» и «Россия».

В церквах уныние, малолюдность. С войны каждодневно одни и те же вести: отступаем, отступаем. Из Петрограда тоже каждодневно: заседаем, во всех дворцах заседаем. Из провинции: грабим, всех и вся грабим. Московские обыватели, вернее, те из них, кто не соблазнился прекраснодушным призывом «Свобода, равенство и братство» и призрачной мечтой о светлом будущем, поняли, что рушится веками строившийся привычный мир. Уныние и равнодушие охватили город.

И все же настал день, когда что-то вроде надежды промелькнуло на московских лицах — праздник Успения Пресвятой Богородицы, 15 августа 1917 года. В этот день по древнеотеческому примеру был торжественно открыт в Москве Освященный Церковный собор. Москвичи за два века отвыкли от старины, ныне живущие видели разве что стенные росписи храмов, где изображены чинно заседающие святители. Но хранители древних традиций еще не перевелись, не исчезли старики — знатоки Священного Писания, учений святых отцов, церковных преданий. Они-то и пояснили любопытствующим, что на Собор собирались еще святые апостолы. Из разных стран, куда разошлись для проповеди Евангелия, прибыли они по Божественному призыву в Иерусалим в день бессмертного успения Пречистой Богоматери. И как в стародавние времена шли святые апостолы к гробу Богоматери, всю неделю перед 15 августа 1917 года, после утрени, шли крестные ходы из московских монастырей и приходских церквей в Успенский собор. Всю неделю со всех концов кровоточащего Отечества прибывали члены Собора — избранники Святой Руси, и первым делом шли в русский Сион — Успенский собор.