Мальчишка ее будто не слышал. Сморкнувшись в левое предплечье, он продолжил:

– Я вам тоже могу почитать, если хотите. О, а это идея! Могу к вам домой прийти и почитать эту книгу.

Он снова поднял книгу, и Анна с ужасом и отвращением увидела, что это очень старый экземпляр «Потерянного горизонта»[16]. Страницы замялись и обтрепались там, где много лет назад книжку уронили в ванную, задняя страница обложки была оторвана. Книжку легко было представить среди хлама в комнате, куда Анна заглянула.

– Не думаю, что мне это нужно, – ответила она. – Прощай.

– Я тут в туалет никогда не хожу, – заметил мальчишка вдогонку, – даже если мне надо. Она такая грязнуля, эта старуха.

Анна шмыгнула через клумбу на лужайку и кинулась прочь. Мальчишка пустился следом, в общем-то не пытаясь догнать; когда они достигли дороги, поотстал и потянулся в сторону королевского госпиталя Марсден.

– Это хорошая книга, – услышала она его голос. – Я ее много раз читал.

Она помчалась в противоположном направлении, пока не выскочила, совсем запыхавшись, к прудам Каршолтона. Под свинцовым небом лежала пара странных, бессмысленных, индустриального вида водоемов, отделенная от дороги лишь оградой, и на воде кое-где виднелись утки и чайки. Анна дважды обошла пруды. «Успокойся, – подумала она, удивленная собственной реакцией. – Он же просто мальчишка. Я виновата не больше его». Доказывая самой себе, что успокоилась, она купила яблоко и пирог с тунцом в супермаркете на Хай-стрит. Поела, сидя на скамейке у воды, пока молодые мамаши с большим или меньшим терпением выгуливали ползунков взад-вперед или кормили уток с детьми постарше. Набегал и отползал солнечный свет, потом снова задождило.

Анну преследовал запах чего-то прогорклого и несвежего – быть может, от самой воды: на пруду она заметила легкую, как паутина, пленку, запыленную и удерживаемую поверхностным натяжением. Или, возможно, птичьего помета. Она понадеялась, что это не дети.

В Каршолтоне имелось два вокзала; чтобы не столкнуться снова с мальчишкой, она решила не возвращаться на Каршолтон-Бичес, а пошла по Норт-стрит к другому вокзалу. Так и ближе было.

Вернувшись домой через пару часов, она обнаружила в саду Марни. Та озадаченно хмурилась, стоя у беседки и разглядывая живую изгородь.

– Откуда все эти цветы? Это ты их высадила?

Анна, которую то и дело одолевало искушение пустить все в доме на самотек, сперва брякнула, что не знает, но потом, почувствовав потребность проявить авторитет (даром что садоводством уже много лет не занималась), заявила:

– Это экзотические растения, дорогая моя. Думаю, они тут прижились вполне неплохо. А ты как считаешь?

Так и было. В высоту не вытянулись, но заняли всю границу сада с непреклонной самоуверенностью. Доминировали тут блестящие цветы вроде маков, но попадались также лунники и еще что-то, обещавшее развернуться увеличенным подобием водяной лилии. У маковых лепестков был любопытный металлический отлив, они безвольно свисали на бледно-зеленых мясистых стеблях, закругленные кверху подобно стебелькам анемона, поникшие под собственным весом. Между ними землю толстым слоем покрывали какие-то узловатые растения вроде тысячелистника, но более тонкие, и казалось, что перьевидный узор их листьев самоподобен на всех уровнях: в нем легко было потеряться, засмотревшись. Анна сочла излишним признаваться, что еще вчера никаких маков тут не росло.

– У них такой вид, словно они из бумаги вырезаны, – заметила Марни, перебирая пальцами головки цветов, наклоняя стебли из стороны в сторону и заглядывая между ними, словно собиралась их купить на рассаду, но уже готова была передумать. – Они чем-то должны пахнуть? Цвет очень искусственный.

Она поднялась, посмотрела на беседку и собралась было продолжить, но Анна ее перебила:

– Прежде чем начнешь: я не дам ее отремонтировать, снести или перестроить в стиле бабушкиного флигеля.

У Марни сделался разочарованный вид, но она изобразила самое что ни на есть мирное пожатие плечами. Постояв в саду еще пару минут под текучие ранневечерние рулады черного дрозда, они без слов, но согласно приняли решение вернуться домой. Марни по ходу дела заметила:

– Я подумала, нам бы омлет неплохо приготовить.

– Надеюсь, Марни, ты прихватила вино, в противном случае можешь проваливать.

Пока дочь готовила омлет на двоих, Анна нарезала салат.

– Эта коробка старья, которую ты нашла… – начала Марни. – Я ее назад в беседку отнесла. Там просто какие-то старые беджики и вещи из колледжа.

Она рассмеялась.

– Одному Богу известно, на что я тогда была похожа, – сказала она. – Так в восьмидесятые одевались молодые социологини-постдочки, а я припозднилась лет на пятьдесят. Мир за это время мог бы перемениться и сильней. – Опыт в сравнительной эконометрике вынудил Марни добавить: – Но деньги изменились, это уж точно.

Она полагала, что без перемен нет денег и нет перемен без денег. Марни ткнула пальцем в холодильник, где Анна хранила, сроком от четырнадцати дней до трех недель, небольшие недоеденные порции: половину сваренной картофелины сорта «мэрис бёрд», пару десертных ложек консервного горошка в соусе.

– А что в том жутком свертке?

– Это просто сыр, дорогая. Не корчи такие гримасы. Я его за название купила. Потом забыла, правда. Что-то вроде «Сто ярдов». Это сыр. Я его в деревенской сырной лавке купила.

Поев, они распили бутылку вина. Марни включила телевизор и стала бездумно переключать каналы, выхватив фрагмент реалити-шоу, где людям предлагалось записаться в очередь за вещами, которых они не могли себе позволить; пятнадцатый сезон «Тает лед!»; наконец нетерпеливо вперилась во вторую половину документального фильма, где прослеживали медленный упадок великих китайских рабочих городов 2010-х. Анна помнила, как в первые годы века картинки Детройта и Припяти обрели популярность: тогда упадок и разворот тенденций – быстрые или медленные, экономические или катастрофические – казались временными, аномальными и даже немного захватывающими. Длинные полосы света падают через заваленные мусором пространства заводских зданий, откуда уже вычистили все ценное, от дверей до труб отопления; дымно-пастельные рассветы над заброшенными передовыми жилыми районами, где наркоши терпеливо ждут утренней дозы; заросшие сорняками развязки, движение на которых прекратилось меньше десятка лет назад; выцветшие трудноинтерпретируемые граффити: сновидческие образы упадка ее убаюкивали.

– В беседке, – внезапно сказала Марни, – я заметила какое-то движение.

– Ох уж этот Джеймс, – посетовала Анна.

– Не думаю, что это был он. Я его не видела с тех пор, как приехала. Если тебе скучно, Анна, давай вместе посмотрим старое кино, как ты любишь.