– Тебе еще раз в ухо дать? – хмуро интересуется рыцарь, и монах умолкает на полуслове. Сэр Томас машинально отмечает, что боли этот парень, похоже, не очень боится. Либо глуп, либо…

– Ты что, был солдатом?

Монах вздрагивает:

– Я не знал, что это так заметно.

– Почему стал монахом?

– Я был свидетелем чуда. Я…

– Заткнулись, оба! – барон раздражен, он не любит ситуаций вроде этой, когда непонятно, что нужно делать. Впрочем… почему – непонятно?

Он снова тянется к кубку с вином.

* * *

За прошедшие полчаса камера изменилась до неузнаваемости, а именно, в ней появился стол и два стула – как ни странно, этого оказалось достаточно, чтобы превратить гнетущий сумрак тюремного помещения в расслабляющий полумрак, так хорошо сочетающийся с приятной трапезой.

Разумеется, никто не собирается приглашать к еде ни Робертсона, ни солдат, ни, тем более, монаха – и, да, на столе появилась еда. И вино.

– И долго они будут без сознания? – интересуется, наконец, утоливший первый голод барон.

– Не знаю, – вздыхает один из солдат, являющийся, по совместительству, замковым лекарем. – Я даже не знаю, почему они… так. Все в синяках, но ни переломов, ни ран я не нашел, да и ушибы какие-то странные. Готов поклясться, их никто не бил. Они… они словно с горы кувырком спустились. Может, водой их облить?

– Ну так облей!

Колодец в подземелье есть; вообще, в таких пещерах проблема не в том, где взять воду, а в том, как он нее избавиться. Для этого в более-менее горизонтальном полу, прямо в мягком камне, пробиты дренажные канавки, и вода стекает… туда, где ниже. Там ее можно черпать ковшами, ведрами или мехами.

Вскоре отправленный за водой солдат возвращается с полным ведром и вопросительно смотрит на своего командира.

– Вот этого, который побольше, – показывает барон рукой, в которой зажат ломоть копченой оленины. – Сдается мне, это их командир.

«И то правда, – думает сэр Томас. – Женщина командиром быть не может вообще, а второй – слишком молод».

Ледяной водопад обрушивается на голову пленника, и тот начинает шевелиться.

– Посади его спиной к стене.

Пленник очень похож на человека, но все-таки это не человек. Во-первых, пропорции. Слишком жилист, при том что отнюдь не худ, и ясно, что силен. Слишком резкие черты лица и чуть-чуть, в мелких деталях, неправильные пропорции. Кожа тоже отличается от человеческой, сероватая такая кожа, но не бледно-серая, как у узников подобных вот подземелий, а, так сказать, здорового серого цвета. Зубы… вроде крупнее человеческих.

Но, если поискать по лесным тропкам да по лондонским трущобам, найдешь лица и поуродливей, причем долго искать не придется. Дело не в этом. Просто перед рыцарями нелюдь, и все чувства сэра Томаса прямо-таки кричат об этом. Сэр Томас хмурится.

Пленник открывает глаза и первым, на кого он смотрит, – так уж получилось, – оказывается францисканец. Монах шарахается прочь, едва не налетев на стол, молодой рыцарь легко, как котенка, перехватывает его за шиворот и с долей удовольствия запускает в полет через всю комнату. Глаза у пленника желтые, волчьи, и они наблюдают за летящим монахом с явным одобрением.

– Силен, – хрипит пленник, а затем на лице у него появляется выражение крайнего изумления. – Силен, – произносит он снова, явно стараясь, чтобы голос его не дрожал. – Это что же я так… ну ничего себе… ну ладно…

Он смотрит на стражников, переводит взгляд на сэра Томаса, затем останавливает взгляд на бароне Джоне, без колебаний признав его лидером.

– Акут-Аргал, – произносит он хрипло. – Это меня так зовут.

Монах подскакивает к нему почти в упор и осеняет зажатым в кулаке деревянным крестом, явно надеясь, что нелюдь сейчас истает серным дымом. Тщетно.

– Благодарю тебя, о человек с большим красным ухом, – произносит Акут-Аргал. Со стороны солдат, тех, что пришли с рыцарями и, следовательно, в курсе обстоятельств, сделавших ухо большим и красным, доносятся сдавленные смешки. Джон Рэд поспешно прикладывается к кубку.

– Не издевайся над ним, – на этот раз дрожащий голос явно принадлежит женщине. Впрочем, скорее, девушке. «Лет восемнадцать, – решает сэр Томас. – Может, меньше. Очнулась, значит». – Может, он за веру пострадал.

Со стороны барона Джона, как раз сделавшего добрый глоток из кубка, доносится что-то вроде взрыва, и в спину несчастному францисканцу летит фонтан вина. Не разобравшись, что к чему, монах с воплем отскакивает в сторону.

Теперь хохочут все. Демоны ли, нет ли, но нелюди сумели расположить к себе почти всех – за понятным исключением – присутствующих.

– Облейте водой третьего, – командует, отсмеявшись, барон.

– А можно лучше вина? – слышится в ответ жалобное. Все снова улыбаются.

– Дайте им вина, – вздыхает, качая головой, рыцарь. – Да, как-то не так я себе представлял встречу с демонами.

– Мы не демоны, – возражает Акут-Аргал, – мы – гоблины. А вино у тебя, кстати, неплохое.

– Да и пить ты не дурак, как я погляжу, – бормочет озадаченно поивший гоблина солдат, рассматривая опустевший кубок.

– Довольно! – сэр Джон хлопает ладонью по столу, так, что стоящая на нем оловянная посуда подскакивает и весело звенит. – К делу. Как вы здесь оказались и кто вы?

– Гоблины. Это название нашего народа. Мы…

– Не говорите с ними, сын мой, – едва не плача, умоляет францисканец. – Заморочат соблазнами, и душа ваша будет потеряна…

– Слушайте, а ведь я поняла, – говорит девушка. – Этот тип – монах, так?

– Значит, он должен хотеть нас поджарить на костре, – подхватывает ее мысль молодой гоблин. Голос у него дрожит сильнее, и чувствует он себя явно хуже всех.

– Но мы невкусные, – рассуждает вслух девушка. – Хотя, конечно, если нас мариновать в этом вине… Впрочем, все равно…

– Нет, ну балаган балаганом!

– Не люди, следовательно – от лукавого, – назидательно тараторит монах, – ибо человек – сын божий, прочим же, речью обладающим, гореть надлежит на костре…

– То есть, – насмешливо щурится его собеседница, причем голос свой она уже почти контролирует, – если ты встретишь ангела…

Для монаха это служит последней каплей.

– Посмотри на себя, исчадие бездны! – вопит он. – Как ты можешь сравнивать себя с посланниками Божьими…

– ВСЕМ МОЛЧАТЬ!

– Мы хотя бы без перьев, – обиженно бормочет девушка, надувая губки и сразу становясь похожей на Сесилью Рикет, красавицу, которой целую вечность назад принадлежало безраздельно сердце юного сэра Джона. Он совершал подвиги во имя ее, он был готов на любые безрассудства ради одной ее улыбки, он пел ей серенады… Он даже собирался выиграть лондонский турнир, дабы, в блеске славы, просить ее руки.