Я предоставляю Антуану вести разговор, поскольку сам не знаю, что сказать. Но он общается в основном с Сюзи. Кажется, они с малышкой невероятно близки. Ее отец? Нет-нет, невозможно. Расставшаяся пара не может сохранить такие прекрасные отношения. Они друзья, это видно. Или брат и сестра. Но остается проблема габаритов. Из одного Антуана можно сделать четыре Мари. Может ли такое быть при столь близком родстве?

Когда Мари возвращается, Сюзи уже поставила чашки, достала домашний пирог и налила большой стакан апельсинового сока.

– Хочешь, я нарисую тебе рисунок, как в прошлый раз?

Она даже не дожидается ответа и сразу приступает к делу на уголке стола.

– А мне, – говорит Антуан, – мне разве не нарисуешь?

– У тебя их уже полон дом, а у него, может быть, совсем нет.

Ни одного! Тот, который она мне сделала в первый раз, я прикрепил к холодильнику. Это первый рисунок, который я получил от ребенка. В тридцать восемь лет. Ну, все имеет свое начало. И ни племянника, ни племянницы, по крайней мере о которых я бы знал, ни девицы, которая выбрала бы меня в крестные? И конечно, никаких детей – ни явных, ни тайных. Если только какому-нибудь терминатозоиду на пике формы не удалось преодолеть латексный барьер.

Говорим мы в основном о Жан-Рафаэле. А еще я интересуюсь, все ли коровы рожают подобным образом.

– Роды у животных… – обстоятельно начинает Антуан.

По части животных я полный профан. Исключение – большие свиньи.

Наконец я поднялся, решив оставить их в тесном кругу и удалиться. Сюзи протянула мне рисунок, который я убрал в свой рюкзак. Я был в напряжении. Да нет, не между ногами. Скорее мне было не по себе. Что это за троица? Я чувствовал между ними общность, связь. Как в молекуле воды. H2O. Два атома водорода и один кислорода. И я, свободный электрон, который крутится вокруг. Вода – это жизнь. Общаясь с ними, я чувствовал себя, будто умирающий от жажды, которому дали попить. Словно сам обновляешься.

– Спасибо за помощь. Да, кстати, в субботу ничего не получится, – заявила она, даже не пытаясь как-то смягчить.

Я распался на части, не сходя с места. С теми же ощущениями, что у полудохлого теленка, когда он недавно вывалился на солому.

– Да нет же, шучу, – выдержав паузу, бросила она мне, как ведро теплой воды на голову.

Нет, правда, ну и стерва!

А с другой стороны, это официальное подтверждение в присутствии ее друга.

Ура!

Лейтенант отбыл сразу после кофе. Может, ему показалось, что он мешает. И то сказать, он же ничего не знает про Антуана.

Глянув на себя в зеркало в ванной комнате, я подумала, не захочет ли он отменить ужин. Я была так довольна, что сумела спасти теленка, что даже не отдавала себе отчета, как и в чем изгваздалась. Наверно, он испытал отвращение. Если он все же придет, надеюсь, нового отела в тот момент не случится. Надеюсь также, что он приедет не на велосипеде, потому что, когда он снял велосипедную каску, вид у него был диковатый. Ветер вздыбил волосы во все стороны, а пот склеил их, как фиксирующий гель. Такое впечатление, что у него на голове разлегся дохлый еж.

С другой стороны, трико потрясающе обтягивало его округлые мускулистые ягодицы, что компенсировало дохлого ежа. А когда он еще и расстегнул молнию на футболке, потому что ему было слишком жарко, я почувствовала, как внизу моего живота разворошили муравейник. Прекрасно вылепленные грудные мышцы, без единого волоска на торсе, кожа, блестящая после приложенных усилий. Вот таких я и люблю: слишком много волосатых животных я вижу в течение всего дня.

Мужик оборачивается на улице вслед красивой девчонке, чтобы глянуть, так ли она хороша сзади, как спереди, и феминистки начинают звонить во все колокола. Мачо здесь, фаллократ там. Тихо, тихо, тихо! Мы все одинаковы!.. Парень расстегивает молнию, обнажая мощную гладкую грудь, и уровень осадков у нас внутри взмывает вверх.

Надо заметить, мой собственный муравейник реагировал далеко не на всякого, и то довольно сонно. Может, потому, что со мной были Сюзи и Антуан. А может, потому, что, когда в последний раз муравейник пробудился, он оказался населен красными муравьями, которые выели меня изнутри, кровожадные и жестокие. С той поры я держу их под плотной крышкой, и пусть задохнутся все до единого.

Возможно, Антуан прав, и пора скинуть крышку. Он был так рад, что я в результате приняла приглашение. Немного побурчал, почему я не сказала ему раньше, но я думала поделиться с ним завтра, за яблочным пирогом. Уходя, он поцеловал меня, надолго задержав свою большую ласковую руку на моей щеке, как будто прощался со мной в последний раз. Ладно тебе, Антуан, что на тебя нашло? Смешно, в самом деле, не может же какой-то ужин нас разлучить!

– И все же у него такая аппетитная попка в этом трико! – бросил он мне, взгромоздившись одной ягодицей на сиденье и придерживая рукой дверцу.

Его рука на моей щеке не давала мне покоя весь оставшийся вечер. А если это все изменит? А если они не поладят? А если под той крышкой уже пусто? А если ничего не получится? А если получится?

А если прекратить наконец изводить себя всеми этими «если»?

И я снова вспомнила о вопросе, который за ужином задала Сюзи между двумя глотками апельсинового сока:

– А почему ты в этот раз его не связала?

Антуан так и покатился со смеху.

Чуть смущенный лейтенант глянул на нее с улыбкой. Я просто ответила, что сегодня он хорошо себя вел.

И это правда.

На этот раз он улыбнулся, глядя на меня.

Даже в его улыбке чувствуется какой-то надлом, что-то вымученное, как будто внутри щек натянуты ниточки, придерживающие уголки губ. А рот сопротивляется. И еще – на губах улыбка, а в глазах грусть. А улыбка как у бомжа, которому бросили монетку. Он доволен, но это ничего не изменит в его собачьей жизни. Или у парня на платформе, когда он прощается со своей возлюбленной. Улыбка грустного клоуна.

Вот только он не клоун. Он лейтенант. Но, возможно, грустный.

В конечном счете, думаю, он не больной – он просто раненый зверек, агрессивный, потому что ему больно.

Бабуля? Что ты там говорила?

Почему я их притягиваю? С Антуаном то же самое. Он быстро поправился, когда я его приютила. Вот он – большой запыхавшийся олень на пределе сил, который бежал аж из Канталя[15]в страхе, что его настигнет свора гончих, натасканных на то, чтобы преследовать, загнать, бросить на землю и остервенело порвать. Он укрылся здесь, как раз перед сигналом к расправе.

Ах ты боже мой!

А что же мне со всем этим делать?

Суббота. Наступила суббота.