Словом, мама с моей помощью устроила котам теплое гнездо в своем отделении подвала, где у нее стоят банки с огурцами и прочим. Там тепло и сухо.

Недавно мы выяснили, кто же так терзает Сендера. Это домашний кот по имени Кузя из соседнего подъезда. Он выходит гулять и, даже не разминаясь, напрыгивает на юного Сендера, вгрызаясь зубами ему в шею.

Вчера мама (миссис Ларк, помните?) схватила этого Кузю и потащила к Кузиным хозяевам. Ругаться.

Я, в ступоре, спрашиваю:

— И что же ты им сказала?

— Я им сказала! (Миссис Ларк!) Я им сказала: «Знаете что, Анна Игнатьевна и Василий Петрович! Ваш кот — драчун и невежа!» А они мне в ответ: «Да вы что, Нина Никифоровна?! Наш Кузенька?!»

А я им: «Да-да. Он, ваш кот, бандит и разбойник. Ваш кот — никакой не Кузенька! И не Кузя! Он…» И я его так обозвала, так обозвала!

Мы в ужасе! Наша миссис Ларк, наша мама — и ругается?!

— А я им сказала: «Он — никакой не Кузенька! И не Кузя! Он — наглый Куз! Куз!!!»

Это мама нам рассказывала, стоя в прихожей, переводя дыхание, и глаза ее светились справедливым гневом. И прическа была — прядка к прядке. Только пальто и перчатки были испачканы лапами наглого Куза.

Как мы все сползли спинами по стенам и свалились в кучу от хохота, как мама обиделась и чуть ли не сутки смотрела в одну точку, как теперь мы по очереди приезжаем или прибегаем по утрам гонять кота Куза, чтобы он не трогал маминого Сендера, — об этом как-нибудь в другой раз.

Однажды наша кошка Скрябин опечалилась, что одинока и бездетна. Она переживала, вздыхала и не ела. Где-то час. А потом плюнула — че грустить-то — и усыновила старую норковую шапку доктора Мамедова. Случайно забыл, а потом забыл, что забыл. Мы тоже забыли, что он забыл, что забыл. Теперь у кошки Скрябин двое детей — потертый бывалый фетровый краб на удочке и старая норковая шапка доктора Мамедова. Она тягает обоих по маминой квартире, громко поучает: здесь горшок, указывая на лоток в ванной, здесь мы едим и пьем, показывает Скряба на стойку с мисками, а здесь — Скряба затаскивает по очереди обоих детей, и шапку и краба, на кухонный стол — здесь мы воруем.

Кошка Скрябин часами вылизывала своего нового приемыша — норковую шапку доктора Мамедова. Потом ее немного мутило и тошнило.

А сейчас она усадила обоих детей перед собой и нудным тоном читает нотацию: мы вас не для того взяли в дом, чтобы вы просто так валялись. Вы должны мурлыкать, портить обои и бренчать мышкой с колокольцами.

А еще наша кошка Скрябин стала рукопожатной — научилась подавать лапу.

— Привет! — фамильярно рявкаем мы кошке в лицо.

Скряба царственно выбрасывает правую лапу. Я беру лапу в свою руку, кошка сжимает лапу в тугой ладный кулачок, пряча когти. Был ливень, мы все сидели в гостиной, каждый занимался своим делом. Кто читал, кто ногой качал, кто в Интернете новости смотрел, а кошка Скрябин сладко спала. Забежал доктор Мамедов.

— Привет! — крикнул он из прихожей. Скряба, практически не просыпаясь, чуть полуоткрыв сонные вежды, привстала с дивана, протянула в пространство лапу и мгновенно бухнулась обратно — спать. Доктор Мамедов обиделся, услышав в ответ на свое приветствие беспардонное громогласное ржание.

Я ночую у мамы. В дверь моей комнаты скребутся. Громко. Настойчиво. Долго. Переговариваются. Старшая говорит: я же помню, что тут была дверь. Младшая: да ну, пойдем поедим. А старшая: неееет, я еще не сошла с ума — я поооомню, здесь точно была дверь. А может… А может, здесь все-таки была стена? Или просто замуровали… Пока мы спали… А?

Младшая согласилась: да-да, здесь всегда была стена. Точно. Пойдем поедим?

Через час или полтора усилий по открыванию двери эта парочка уходит перекусить и ложится спать. Но ненадолго. В четыре часа утра начинается прежний скрежет: и все-таки я помню, что тут была дверь. Я помню. Непорядок. Если есть дверь, она должна быть открыта. Не выдерживаю, встаю, открываю.

Стоят обе, большая красивая и маленькая криволапая, строгие такие, как вахтерши в женском общежитии, как дружинницы с красными повязками, как троллейбусные контролерши. Морды взыскательные, осуждающие.

Наконец старшая, глядя мне за спину, в комнату, мыркнула: я ж говорила, что тут никакая не стена. Я ж говорила.

— Ага, — согласилась младшая, — пойдем поедим?

И эти заразы, не входя в комнату, развернулись и пошли на кухню. А мне пришлось вставать, сон улизнул куда-то, слинял, растворился. Я сварила кофе, села к компьютеру работать. Ни одна, ни вторая больше не появились. Полюбопытствовала, где же они. Выглянула — спят вповалку, пушистыми животами вверх, развалив лапы как придется. Сладко посапывают. Конечно, такое дело провернули.

Утро было такое яркое, что прямо темно. Всегда, когда очень яркий свет, тогда прямо темно.

Розовое Ухо сидела на подоконнике в кухне, сидела белоснежная, на фоне зеленых листьев винограда и ореха за окном, сидела неподвижным кувшинчиком, любовалась жизнью, водила ушами и громко урчала. Сразу видно — кошечка выспалась. Они — прекрасны. И жизнь, и кошка.

Как-то кошка Розовое Ухо готовила побег. Чуть ли не месяц. Мы не знали. Оказывается, ежедневно с завидным упорством она прорывала москитную сетку в открытом окне на кухне. Сегодня она улучила момент и вылезла наружу.

«Свобоооо… — закричала было она, но подоконник с той стороны был очень крут, с большим наклоном, жесть скользкая. Розовое Ухо тихо-тихо мурлыкнула: — Ой, мама…»

И от звука собственного голоса поеееехала…

«Нина! Нина! Нина! Там… Там…» — побежала Скрябин искать мою маму.

Когда мама увидела эту страшную картину, какую обычно показывают только в кино… (Вот, например, обиженный начальством клерк становится на край окна где-нибудь на десятом этаже и смотрит пустыми глазами в никуда, но все-таки в надежде, что прибегут, спасут, погладят по головке и не то что не уволят, а назначат заведующим отделом хотя бы по связям с общественностью…) Так вот, когда мама увидела эту картину, у нее буквально подкосились ноги. Как моя слабенькая мама одним движением сдвинула тяжелый кухонный стол, отодрала с окна москитную сетку, как вылезла по пояс в окно, как успела схватить уже летящую вниз, на острые колья металлического кованого забора, Розовое Ухо за голову?! Вот просто схватила ее нежную розовоухую голову в кулак и так, за голову, втащила в дом.

Обе схватились за сердце — мама и Скрябин. А этой маленькой авантюристке — хоть бы что. Сейчас сидит, копает лапочкой москитную сетку уже в спальне, водит розовыми ушами…

Одно из самых любимых занятий РУ — утаскивать мамины домашние носочки. Мама ходит по дому босиком, так ей велел врач. РУ уносит их в зубах, как собака, укладывает рядом с собой, когда укладывается спать.

Это она что, в дочки-матери играет или подражает Скрябе? Та ведь своего краба Розовому Уху не дает.