Болезнь Александра I зимой 1824 года

12 января 1824 года, возвратившись с прогулки, Александр почувствовал, что заболел. Два его личных врача – Я. В. Виллие и Д. К. Тарасов – тут же рекомендовали ему уехать в Зимний дворец и лечь в постель.

Оба врача пришли к единому мнению, что Александр заболел горячкой с рожистым воспалением левой ноги.

Младший современник Виллие и Тарасова, тогда уже задумавший стать врачом, В. И. Даль – впоследствии автор знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка» – определял «горячку, как общее воспаление крови, жар, частое дыхание и бой сердца… Обычно горячкой зовут длительную и опасную лихорадку», замечая, что народная медицина знает более сорока ее разновидностей.

Что же касается «рожистого воспаления», тот же Даль определял болезнь как «воспаление кожи».

Современная медицина, описывая общие симптомы этого заболевания, отмечает острые воспалительные изменения в коже, лимфатических сосудах и слизистых оболочках. Начало болезни характеризуется внезапным повышением температуры до 41°, ознобом, слабостью, сильной головной болью и рвотой. Все это сопровождается жгучей болью в местах, пораженных воспалением, и порой доводит больного до потери сознания.

Сличение описания болезни Александра с данными современной медицины свидетельствует о точном и правильном диагнозе, сделанном врачами императора.

Болезнь продолжалась три недели и к концу первой недели стала возбуждать столь серьезные опасения, что было признано целесообразным начать ежедневную публикацию бюллетеней о состоянии здоровья Александра.

Только 26 января болезнь пошла на убыль, и лишь с 1 февраля Александр смог сидеть в кресле.

7 февраля из Варшавы в Петербург приехал весьма обеспокоенный болезнью брата цесаревич Константин. Доктор Д. К. Тарасов так описал свидание Александра и Константина, произошедшее у него на глазах: «Цесаревич в полной форме своей, вбежав, поспешно упал на колени у дивана и, залившись слезами, целовал государя в губы, глаза и грудь и, наконец, склонясь к ногам императора, лежавшим на диване, стал целовать больную ногу Его Величества. Эта сцена столь была трогательна, что и я не мог удержаться от слез, и поспешил выйти из комнаты, оставив обоих августейших братьев во взаимных объятиях и слезах».

Еще через две недели Александр впервые после болезни выехал в санях на прогулку, а уже на масленой неделе, за семь дней до Великого поста, начал выезжать верхом на развод, затем присутствовал на веселом придворном маскараде, который был во дворце таким же традиционным, как масленичные гулянья у простонародья.

В эти дни Александр сказал Васильчикову, что дешево отделался от своей болезни. Васильчиков же ответил, что весь город принимает в нем участие. «Те, которые меня любят? – спросил император. – Все, – отвечал Васильчиков. – По крайней мере мне приятно верить этому, – сказал Александр, – но, в сущности, я не был бы недоволен сбросить с себя бремя короны, страшно тяготящей меня».

Путешествие летом 1824 года

16 августа 1824 года император отправился в очередное путешествие по России, на сей раз – в Заволжье и на Урал, где ему до сих пор не удалось побывать.

Первым большим городом на пути Александра была Пенза, где 2-й пехотный корпус ждал его смотра. После окончания смотра пензенский губернатор Ф. Н. Лубяновский, заметив на лице Александра глубокую усталость, осмелился сказать ему:

– Империя должна сетовать на Вас, Ваше Величество.

– За что? – спросил Александр.

– Не изволите беречь себя.

И тогда Александр ответил:

– Хочешь сказать, что я устал? Нельзя смотреть на войска наши без удовольствия: люди добрые, верные и отлично образованы; немало и славы мы им добыли. Славы для России довольно: больше не нужно; ошибется, кто больше пожелает. Но когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря.

Он много поездил по России, все видел собственными глазами, бывая и в казармах, и в острогах, и на фабриках, и на кораблях, в домах крестьян и во дворцах знати. Он перечитал тысячи документов из судов, из Сената, из десятков канцелярий и присутственных мест, из сотен городов, городков и сел огромного государства, отданного на поток и разграбление российским чиновникам-казнокрадам. И конечно же, его слова о десятипудовой гире, лежащей у него на сердце, не были сильным преувеличением.

Такого рода настроения могли только усилиться после того, как он уехал из Пензы и, проследовав через Симбирск, Самару, Оренбург и Уфу на Златоуст и Екатеринбург, отправился в Пермь. Бескрайние просторы, плохие дороги, унылая осенняя пора, бедные деревни, заштатные деревянные города и всего несколько больших улиц в губернских городах, застроенных двух- и – редко – трехэтажными кирпичными домами, не могли не произвести на путешественника сильного неблагоприятного впечатления, тем более что он имел возможность мысленно сравнивать свои прежние западноевропейские вояжи с этим путешествием, и навеянные ими впечатления оказывались никак не в пользу любезного Отечества. Екатеринбург был самой восточной точкой этой поездки. Оттуда Александр повернул обратно и по пути к Перми остановился в уездном городе Красноуфимске, расположенном на берегу реки Уфы, в двухстах верстах от Екатеринбурга. (Запомните этот факт, ибо Красноуфимск еще появится в этой книге в связи с обстоятельствами трагическими и загадочными.) А тогда перед Александром предстал на редкость чистый и красивый уездный городок, лежавший на берегу тихой реки Уфы. Основан он был при Анне Иоанновне и назывался сначала Красный Яр, или же Уфимская крепость. В 1774 году крепость взяли пугачевцы, когда шли на Казань, а через семь лет после того переименовали крепость в уездный город Красноуфимск, подчеркнув и новым названием его, что красен он, то есть красив необыкновенно, и подчинили Пермскому наместничеству. Крепость оставили в неприкосновенности (места были бунташными – мало ли что?) и по-прежнему оставили в крепости гарнизон.

Город лежал среди живописных холмов, покрытых березовыми лесами, и очень понравился Александру и природой, и тишиною, и великим изобилием птиц, обитающих вокруг.

Затем царь поехал дальше через Пермь, Вятку и Вологду, 24 октября вернулся в Царское Село.

Наводнение 7 ноября 1824 года

Переехав вскоре же в Петербург, он, как и другие жители города, стал свидетелем самого страшного наводнения в истории столицы, случившегося 7 ноября 1824 года.

В летописях петербургских наводнений ни до того, ни после не было подобного ему.

Современники сравнивали его со вселенским потопом. Ветер с залива остановил сток Невы и нагнал в ее русло столько воды, что подъем уровня выше ординара составил около двух саженей (3,75 метра).

Сорок рек и почти двадцать искусственных каналов общей длиной в сто пятьдесят верст вышли из берегов и превратили город в море.

Ветер, сорвавший даже железную кровлю царских дворцов, ливень и сильнейшая буря дополнили апокалипсическую картину этого наводнения.