Они отправились в пиццерию против вокзала Термини и на деньги Дятла взяли бутыль вина. Потом, окосев, по виа Венето вернулись на Вилла-Боргезе, по дороге не упуская случая прицепиться к расфранченным богачам. Парк почти опустел. Из “Казина-делле-Розе” еще доносились звуки скрипок.

Возле манежа Дятел, словно очнувшись, вдруг начал вопить во всю мощь натруженных легких:

— Су-уки!

Потом перелез через ограду, шмякнулся мордой в пыль и мгновенно заснул.

— Черт возьми, — изрек Кудрявый, — какие бабочки на виа Венето!

— Пошли, может, каких свистушек тут подцепим, — встрепенулся Сырок.

— Быстрый какой! — возразил Калабриец, — На них башли нужны.

— А у нас что, башлей нету?

При таком заявлении все сразу навострили уши.

— Тогда пошли, — подытожил Негр, отбрасывая со лба кудри и плотоядно ухмыляясь. — Чего ж мы ждем?

Под луной они пересекли поляну, дошли до манежа и огляделись, но проституток уже и след простыл.

— Небось замели всех, — с видом знатока предположил Калабриец.

— Ну и ладно. — Сырок выбросил вверх два пальца. — Без них обойдемся.

Плут из Аква-Булликанте шутливо шлепнул его по ягодицам.

— Как не обойтись, вон какая у тебя жопка!

— Кому жопка, а кому хренопка! — уточнил Сырок.

— Иль твоя хренопка до задницы достает?

— А то! — гордо приосанился Сырок. — Еще и до твоей достанет.

— Один — ноль, — изрек Негр тоном, каким произносят “аминь”.

Они поднялись по склону с другой стороны поляны и вышли на аллею, где встретились прежде. Но там было еще слишком людно, чтобы устраиваться на ночлег. Блуждая меж деревьев парка, добрели до Казина-Валадье, каждый облюбовал себе скамейку и разлегся на ней.

Ночь минула быстро: еще дозорные не начали ходить под Муро-Торто и весь Рим нежился в предутреннем сне, а солнце уже поливало деревья и лужайки, ограды, клумбы и статуи Вилла-Боргезе лучами слепящей белизны.

Кудрявый проснулся от странного холода в ногах. Малость поворочался на скамейке, готовый снова провалиться в дрему, но вдруг поднял голову поглядеть, что же там у него с копытами. Солнечный луч, косо падавший сквозь густую листву, освещал его дырявые носки.

— Я что, башмаки давеча снял? — вскочил Кудрявый. И тут же сам себе ответил: — Да нет, вроде не снимал. — Он тупо уставился на траву меж расставленных ступней. — Сырок, эй, Сырок, у меня обувь свистнули! — отчаянно вопил Кудрявый, тряся за плечо приятеля.

— Кто? — не открывая глаз, осведомился Сырок.

— Ботинки, говорю, сперли! И деньги тоже!

— Кудрявый лихорадочно шарил по карманам.

Полусонный Сырок тоже обследовал карманы — ни шиша!

— Да чтоб они сдохли все! — буйствовал Кудрявый.

Остальные проснулись и смотрели на них издали.

— У меня ни лиры не было, — сказал Плут, усаживаясь на скамье.

А Калабриец повернул к пострадавшим одутловатое со сна лицо и качал головой, словно хотел сказать: знаем, но молчок!

Кудрявый и Сырок удалились, даже не попрощавшись с новыми знакомыми, а те невозмутимо проводили их взглядами, придав заспанным лицам недоуменное и озабоченное выражение — попробуй-ка, обвини их в чем! На всей Вилла-Боргезе, залитой теплым утренним солнцем, не было ни души. Друзья спустились на заросший травой манеж, пересекли его. В глубине площадки еще лежал ничком Дятел в бело-голубых башмаках из кожзаменителя, разлезшихся по швам и с одной дырявой подметкой.

Кудрявый потихоньку стащил их с Дятла и напялил на свои ножищи. Ботинки оказались тесноваты, но не до жиру. Таким образом, наполовину решив обувную проблему, они направились к Порта-Пинчана.

В тот день Кудрявый и Сырок пошли столоваться к монахам. А что делать, когда в брюхе подвело и за все утро, проведенное на пьяцца Витторио им не удалось ни лиры срубить?

Скрипя зубами от голода, они забрались под железнодорожный мост, где на двери строеньица под номером двести десять красовалась надпись: “Трапезная” — то ли монастыря Святого Сердца, то ли Приснодевы — одно из двух. Сперва они робко сунулись туда, не решаясь войти в столь непрезентабельном виде — один Кудрявый обут, и тот почти что в опорки. Коридорчик за дверью вел в утрамбованный внутренний дворик, где такие же кающиеся грешники играли в баскетбол, и было видно, что делают они это лишь в угоду монахам. Кудрявый и Сырок переглянулись, проверяя, достаточно ли благочестивые у них лица, и едва не прослезились при виде такого смирения. Но вместо этого хмыкнули в унисон и с довольными, отнюдь не покаянными улыбками вошли.

Навстречу им вышел толстый, потный, неряшливо одетый монах; парни оробели, подумав про себя: ну и харя! Но монах громко вопросил:

— Кушать хотите, ребятки?

Кудрявый отвернулся, чтобы не прыснуть, а Сырок, который наведывался сюда не впервые, жалобным голоском ответил:

— Хотим, святой отец.

На словах “святой отец” Кудрявый не утерпел и горлом издал странный клекот; пришлось притвориться, будто он завязывает шнурок на ворованных башмаках.

— Ну проходите. — Монах повел их во дворик к столу, где лежал журнал регистрации и блок купонов.

Поводя огромным животом под сутаной, монах спросил их анкетные данные.

— Чего? — не понял Кудрявый, однако глазами выразил готовность исполнить все, что от него потребуют.

Когда они выяснили, что за хреновина “анкетные данные”, то, разумеется, назвали вымышленные и взамен получили от “святого отца” по купону.

Кудрявый, видя, как гладко все сошло, даже растрогался против обыкновения.

— А когда хавать дадут? — с горящими глазами спросил он.

— Скоро, — неопределенно отозвался Сырок.

Тем временем другие бедолаги продолжали играть в этот чертов баскетбол, хотя явно уже подустали.

— Ну что, айда и мы? — предложил Кудрявый, одержимый теплыми чувствами к монахам.

Они вышли в центр дворика, слегка повздорили с остальными, обутыми не в пример лучше их, и стали играть, совершенно не зная правил баскетбола, поскольку про такую игру слышали в первый раз. За полчаса на площадке Кудрявый только и осаживал себя, чтоб не послать всех куда подальше.

Затем хлопками в ладоши монахи созвали их к себе, проверили купоны, завели в большую комнату, где стояли столы со скамьями метров по десять длиной, и выдали каждому по две черствые булочки и по две миски — одна с макаронами, другая с фасолью. Потом заставили продекламировать: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа”, - и дозволили приступить к трапезе.

Кудрявый и Сырок столовались у монахов дней десять кряду. Правда, только в обед: к вечеру монахи прикрывали свою лавочку, и друзьям приходилось довольствоваться одноразовой кормежкой. Но вечером они с грехом пополам устраивались: то перехватят лиру-другую на вокзале или на рынке пьяцца Витторио, то стянут что-нибудь с прилавка. Наконец удача им все-таки улыбнулась, и они послали монахов к монахам. Однажды в сумерках на окружной они заметили синьору с большой сумкой. А перед этим видели сквозь витрину колбасной лавки, как она доставала туго набитый кошелек и как на выходе сунула его обратно в сумку, полную всякой снеди и потому плохо закрывающуюся. Как по заказу, у Кудрявого и Сырка нашлось на двоих тридцать лир. Они разделили их пополам и вскоре уже ехали на автобусе по окружной. Оба пристроились за синьорой. Та крепко держалась за поручень и злобно поглядывала на них. Кудрявый подошел к ней вплотную, так как именно он по плану должен был ее обчистить, а Сырок встал у него за спиной, прикрывая тылы. Правой рукой Кудрявый потихоньку выудил из сумки кошелек, за спиной просунул под левую руку и спрятал под мышкой. Затем, хоронясь за Сырком, стал протискиваться вперед в толпе. Они сошли на первой же остановке, углубились в парк на пьяцца Витторио и поминай как звали! После недолгого обсуждения решили наведаться в Тибуртино, поглядеть, как там идут дела после их бегства с креслами обойщика.