– Что ты там губами жуешь?

Тут я запоздало понял: у меня, вдобавок ко всему, не работала рация. Вернее, работала, но только на прием.

Я постучал перчаткой по шлему в районе уха и покачал головой. Жила понял этот немудреный жест и махнул рукой.

– Обожди-ка, – сказал он. – Помоги платформы зацепить, а то ребята уже в фургоне.

Леви-платформы покачивались в полуметре от поверхности рядом с тягачом, и подтолкнуть их мне не составляло большого труда. В одной были сложены газовые картриджи, в другой какие-то приборы с наскоро смотанными шлангами и проводами.

Жила как раз закреплял первую, помогая себе небольшим молоточком, когда по ногам прошла довольно сильная дрожь. Жила только что-то буркнул, зато у меня снова зашлось от испуга сердце. Я на всякий случай посмотрел по сторонам, на сколько давал шлем… и тут я увидел такое, что звуки едва не застряли в горле.

– Жила… Жила, смотри! – заговорил я, забыв, что он меня не слышит.

Тогда я потряс его за плечо и показал, куда смотрел сам…

Плато, на котором мы расположились, осыпалось. Начиная с самого дальнего от нас края, оно становилось все меньше и меньше. Оно опадало, словно берег, подмытый течением.

Жила отшвырнул молоток, заметался на месте, потом кинулся к кабине, не забыв крикнуть мне: «Живо за мной!»

Ему было хорошо, он в своем легком и удобном скафандре мог скакать, как акробат. Когда он уже запрыгивал на подножку кабины, я только сделал пару коротких шагов. Он включал двигатель, успевая одновременно связываться с катером:

– Рубка, я Черепашка, у нас оползень, – слушал я у себя в шлемофоне. – Как слышите? Увожу технику, сделаю, что успею. Постарайтесь нас забрать как можно скорее…

Краем глаза я заметил, что наш купол вдруг начал оседать на одну сторону. Из-под примявшейся стены выглянула черная трещина с быстро осыпающимися краями.

Едва я зацепился за трап кабины, Жила ударил по педалям. Он не учел, что под нами уже не прочный камень, а жидковатая рассыпчатая каша из слежавшихся комков пыли. Тягач, вместо того чтобы плавно тронуться с места, вдруг пошел юзом, потом резко просел на левую сторону. Мои попытки пролезть в кабину увенчались крахом. Наоборот, от неожиданного рывка пальцы разжались, и я отлетел метра на два от машины, покатившись по поверхности.

– Черепашка, доложите о ситуации! – бился о стенки шлема голос рубки. Одновременно в эфир лезли голоса двух бойцов из фургона, которые тщетно пытались выяснить, что происходит.

Жиле в тот момент было не до переговоров. Он изо всех сил старался вывести тягач из пылевой воронки, куда его буквально засасывало.

Я как-то сумел подняться, хотя в моем скафандре это было очень нелегко. На мгновение я потерял ориентацию в пространстве, не мог понять, в какой стороне тягач и куда мне двигаться.

Наконец увидел. И тут же понял, как мне повезло, что я так и не попал в кабину.

Тягач лежал на боку, бешено вращая колесами. Вернее, не лежал, он тонул. Тонул в зыбучей пыли, как в болоте. В ушах стоял невыносимый шум, все что-то кричали – и Жила, и двое парней, оказавшихся в закрытом фургоне, и связист из рубки.

Мне было ясно лишь одно: еще несколько секунд, и я сам окажусь в таком же положении. Пока еще кое-где вокруг была твердая поверхность, но ее становилось все меньше, плато разваливалось, как непропеченный пирог.

Я, не думая о логике, рванулся в сторону скалистых уступов, внушавших своим видом чувство надежности и незыблемости. Впрочем, «рвануться» мне не позволял костюмчик, правильнее будет сказать, что я сделал робкую попытку ползти. И тут же понял, как смешны мои надежды. До уступов, на глаз, было метров двести, но пересчитывать расстояние с поправкой на эффект безвоздушного пространства меня никто не научил.

Сказать, что я был в панике, означает ничего не сказать. Я куда-то карабкался, выбивался из сил, а вокруг все качалось и проваливалось, словно мир падал в преисподнюю. И тут меня что-то толкнуло в спину. Я бы и внимания не обратил, но рука зацепилась за нечто прочное.

Это была одна из леви-платформ, она все еще болталась на поверхности, как коробок в водовороте. Я вцепился в нее обеими руками и неимоверным усилием перекинул свое тело, отягощенное скафандром, через невысокий бортик. В моем положении это был самый оптимальный, с точки зрения инстинктов, поступок – опереться о какой-то прочный островок в бушующем мире. Что дальше – я не знал, да и не думал. Какие-то мгновения я наблюдал, как окончательно гибнет наш тягач: с него уже сорвало фургон, а из песка торчала только корма и задние колеса. Я ничего не слышал, никаких голосов в эфире, только сплошной свист, который существовал, видимо, только в моей голове.

По платформе болтался один-единственный газовый картридж, от которого в этом положении проку было никакого. И вдруг я понял, что прок есть. Вернее, не я это понял, а кто-то внутри меня – более умный, сильный и спокойный, чем я. Этот кто-то моими руками взял картридж и со всего размаху (откуда только силы взялись) саданул клапаном по краю платформы.

Хрупкий алюминий удара не выдержал, из пробоины шибанула мощная струя жидкого этана. Импровизированный реактивный двигатель действовал не более пяти секунд, но за это время платформу успело отнести метров на сто пятьдесят, и еще на столько же – по инерции.

Здесь не было светопреставления. Платформа мягко стукнулась о какой-то валун и остановилась. Подо мной была надежная кристаллическая порода, голубовато-серая с искринками кварца. Я смотрел на нее, свесившись с борта платформы, словно не веря. В тот момент меня ничего не интересовало и не радовало, кроме этой прочной корки, по которой можно бегать, прыгать и не бояться потерять самую главную опору.

До сих пор я верю, что самое страшное в мире – это когда под тобой колышется земля. Потому что, когда твердыня становится зыбкой, не веришь уже ни во что.

В следующую минуту я понял, что в эфире слышен только голос связиста. Рубка тщетно взывала к своим: «Черепашка, я Рубка, доложите обстановку… доложите обстановку…»

Докладывать, насколько я понимал, было уже некому. На всякий случай я попытался вызвать рубку, и даже пару раз стукнул по шлему кулаком – вдруг рация заработает, – но успеха мои действия не имели.

Я не особенно волновался. Я знал, что Дэба немедленно поднимет катер в небо, прочешет все окрестности в поисках живых. Или хотя бы неживых… Надо полагать, я буду не тот спасенный, которому они очень обрадуются, но что поделаешь…

Оставалось только сидеть на месте и верить в свою судьбу. Или в то, что платформа имеет какой-нибудь скромный радиомаячок… А даже если и не имеет, найти меня нетрудно – я ведь совсем рядом с погибшим лагерем.

Между тем местность, где стоял наш купол, изменилась до неузнаваемости. Вместо уютного ровного плато образовалась впадина, похожая на песчаный карьер. Само собой, ни от купола, ни от тягача не осталось ни малейших следов.