Шувалову принесли обед; безукоризненно вышколенный официант все мигом накрыл и расставил… и она не удержалась от чисто профессионального любопытства — в меню были борщ и немудреное на вид, явно предназначенное для набора дополнительной мышечной массы блюдо: так называемая паста — спагетти под густым мясным соусом. Он поглощал еду с совершенным равнодушием — постоянно одно и то же изо дня в день.

Он ел, а она ерзала в кресле. Разумеется, ни о каком продолжении разговора не могло идти и речи. Смотреть на то, как он работает челюстями, — нет, это было выше ее сил, и она принялась старательно возбуждать в себе чувство гадливости, представляя Шувалова самодовольным, беззастенчиво чавкающим хамом, ничего вокруг себя в упор не замечающим. Не больше того. Он ей попросту не интересен, не нужен. Ну, ведь мог бы нормальный, воспитанный человек вести себя хоть на йоту пристойней. Несмотря на то что «обеденная ситуация» все-таки предусматривала известную долю непринужденности, Шувалова она отчего-то не могла простить.

Она отдавала себе отчет, что может состряпать статью, отбарабанив заученное и зафиксировав расхожее, стереотипное. В конце концов, читательской публике, которую она в глубине души презирала, действительно интереснее количество спален и полный состав автомобильной конюшни. Да еще, конечно, «жареные факты», неизвестные подробности интимной жизни звездного жеребца, которого то и дело ведут на новую сенсационную случку. Все она вполне могла сочинить и сама. А Шувалов бы даже в упор не заметил. Она могла не бояться обвинений в «оскорблении чести и достоинства» — он был совершенно равнодушен ко всему, что не являлось игрой. Потому что он псих, косноязычный, безграмотный псих со стремительно прогрессирующей манией величия и несокрушимой уверенностью в том, что ни единый человек на свете его так, как нужно, не поймет.

— Ну хорошо, — не выдержала Полина. — Уж коли вы настолько выше нашего земного понимания, давайте ограничимся формальными вопросами.

— Давайте-давайте, — отозвался он. — Я должен сказать, что для меня футбол — это смысл жизни. Когда я нахожусь на поле, я полностью отдаюсь игре. Я продумываю различные комбинации и эффективно просчитываю, как принести максимальную пользу своим партнерам.

— Может, хватит, а?

— Ну, как скажете. Можно на этом и закончить. Прямо сейчас. Слушайте, а может, вы сами все напишете? Вам же не привыкать переливать из пустого в порожнее. Такой-то такой-то, настоящий светский лев, стал идолом для миллионов. А чего? За себя — вопросы, за меня — ответы. «Своей спутницей жизни я вижу не обязательно топ-модель. Хотя против длинноногих красивых девушек с большими грудями ничего не имею. Мне все равно, чем она будет заниматься. Главное, что я ценю в женщинах, — это остроумие и естественность… Гармония в отношениях для меня является при… при… приоритетной…»

— Да пошел ты к черту, идиот! Совсем больной… — неожиданно для себя выпалила Полина. Так состоялось их знакомство.

Он играл в Милане, Гильзенкирхене, Амстердаме, Ливерпуле. И повсюду к нему было приковано внимание. В Лондоне, на «Хайберри», где нижние трибуны располагались так близко к полю, что фанаты, казалось, могли прикоснуться к своим недоступным кумирам, он кожей ощущал вожделение удушливо-сладострастной толпы. Сплошная стена из растопыренных рук и непристойно возбужденных, алчущих лиц заставляла холодеть от какого-то странного брезгливого чувства. Шувалову хотелось плюнуть в эти откормленные рожи. Хорошо еще, что ему приходилось не так уж часто появляться у самого края трибун, рядом с угловым флажком — во всех этих опасных местах, просто пышущих болельщицкой похотью.

И во внутренней чемпионской гонке, и в Лиге «Барселона» делала пункт за пунктом, завалив, между прочим, и мюнхенскую «Баварию», и такого опасного зверя, как несколько одряхлевший «Манчестер». Как раз в той последней игре и удался Шувалову редкостный, диковинный удар… После длинной, со своей половины поля изумительной подкрутки Роналдинью он в каком-то невероятном прыжке пробил — казалось, совершенно суматошно, нелепо, скорее как защитник, выносящий мяч из собственной штрафной… Но толстокожий круглый идол, оскорбленный таким беззастенчиво-грубым и неряшливым обращением, полетел по крутой параболе в пустоту, в небеса и вдруг оказался в дальнем верхнем углу ворот — абсолютно нежданно, невозможно, непредсказуемо. Причудливость траектории, которая, казалось, исключала всякое попадание в створ и обещала несомненный перелет (высоко над воротами), превратила гол Шувалова в явление исключительное. Его попадание тут же поспешили объявить красивейшим голом всего европейского сезона, но много журналистских копий было сломано из-за того, случайно ли получился такой фантастический удар или он был именно таким изначально и задуман.

Шувалов на этот счет хранил молчание, сам не зная, как объяснить свое мгновенное наитие — не сознательной же направленностью ума, который в спонтанно возникавших ситуациях не играл никакой существенной роли. Это было и в самом деле что-то несознательное, случайное. Но вот только та завидная регулярность, с какой Шувалов «штамповал» свои случайные чудеса, приводила всех футбольных аналитиков к мысли о безжалостной закономерности в его причудливо-неправильной игре.

Но едва ли Шувалов полагался на одно лишь «наитие». Нужно было еще многое передумать. Нужно было постоянно искать еще более причудливые ходы — не только индивидуальные, личные, но и сдвоенные, строенные, общие, построенные на бессловесных связях с другими игроками, благо искусников, отзывчивых, понимающих все с одного перегляда, кивка, в каталонской команде хватало. Он готовился к четвертьфинальному матчу на туринском «Делли Альпи» с намерением найти наилучший способ прорыва блистательной обороны местного «Ювентуса». Оборона итальянцев выступала в такой взаимной согласованности всех четверых игроков, что прорваться сквозь эту линию почти не представлялось возможным. Безошибочный выбор позиции, которым отличались и вездесущий Каннаваро, и неотвязный, цепкий, словно клещ, Тюрам, их искусство взаимной подстраховки, прагматичный лаконизм движений и «спинномозговое» чутье на малейшую, едва намечавшуюся опасность сводили на нет преимущества Шувалова. Завзятый обитатель раскаленной добела штрафной, он чувствовал себя перед воротами как рыба в воде, предпочитая играть на одной линии с защитниками или непосредственно перед ней, так, чтобы, получив мяч, тотчас же угрожать воротам, пуская в ход свое мастерство жонглера. Но эта обычная его манера как раз и была в данном случае обречена: в штрафной «Ювентуса» Шувалову «не хватало воздуха». Никто не собирался прихватывать его персонально, но школа и талант туринских оборонцев были таковы, что за мгновение они настигали врага, проникшего в штрафную, — как раз в момент приема, остановки мяча и первого с ним шага… И тут они срабатывали ювелирно, практически не задевая и не ссекая, а распластавшись, подкатившись или просто вытянув ногу, не давали приклеить, прилепить мяч к носку, снимали его со стопы, выбивали. Как раз тех двух-трех секунд, в которые Шувалов все решал, они ему и не давали. Да и обычная каталонская вязь, внешне тягучий, медлительный перепас, выводивший из себя защиту любого противника, щегольство утонченных, филигранных передач — одним словом, все главные и обычно неотразимые козыри «Барселоны» неизбежно оказались бы здесь битыми. Эшелонированная оборона туринцев, состоящая из собственно линии защиты и на редкость подвижной, пружинистой средней линии, стояла подобно старой наполеоновской гвардии — не размыкая рядов, не сбиваясь, не «кланяясь». Тесня и выдавливая наступающего противника, игроки в полосатых черно-белых футболках ни на секунду не теряли чувства взаимной связанности, и промежутки между ними, вроде бы и несомненные, на деле оказывались столь ничтожными, что не только игрок, но и мяч не мог в них проскочить. Холодное спокойствие туринцев, их бесстрастие, невозмутимость — при полнейшем отсутствии заторможенности — неизменно были таковы, что атакующая сторона нуждалась в приемах экстраординарных для того, чтобы это равновесие нарушить.