вино. Анька единственная не могла угомониться, она шныряла от одного столика к другому, хотя ни одной фишки и ни одной марки у нее уже не было. Вдруг, оказавшись рядом с ближайшим к нам игровым столом, она, пристально глядя на зеленое сукно, взмахнув правой рукой, не очень громко, но вполне достаточно для того, чтобы мы ее услышали, крикнула:

– Толя! Дай мне 20 марок!

– Щас, помчусь шнуром! – с ударением на первый слог в последнем слове ответил ей ласковый супруг, не очень довольный ее повелительным тоном.

– Но мне срочно нужно поставить на 18! – слишком настойчиво, но абсолютно не логично пыталась убедить его Анька.

– Тебе нужно, ты и ставь! – усмехнулся Толик, довольный своей шуткой обвел нас с моим мужем взглядом.

– Ставки сделаны, ставок больше нет! – услышали мы голос крупье. – И через одну минуту тот же голос:

– Восемнадцать черное!

Мы переглянулись, развели руками, мол, не повезло, мог бы и «помчаться шнуром» за такие деньги! Но не успели мы подумать об этом, как услышали Анькин возглас:

– Кто-нибудь даст мне 20 марок? Мне нужно поставить на 18!

– Анечка! – пропел елейным голосом с явной издевкой ее супруг, – спустись на Землю, 18 уже выпало в прошлый раз, ты, наверное, не заметила. Ребята, не обращайте на нее внимание, давайте выпьем.

Я начала рыться в сумке, чтобы найти кошелек и дать ей 20 евро, пусть подруга наконец успокоится. В это время мой муж отвлек меня каким-то дурацким вопросом.

– Ставки сделаны, ставок больше нет! – услышали мы тот же голос крупье. – И опять через минуту:

– Восемнадцать красное!

Это было уже не смешно.

– Толя, какой же ты не гибкий, – сказала я вслух, но хотела назвать его совсем другим словом, – зачем так обижаешь жену? Вот бы сейчас уже был богат, если бы жену слушал.

– Послушайте, – уже громко, не стесняясь холенной публики, кричала нам Анька, – вы что не слышите? Я должна поставить на 18, дайте 20 марок!

Тут уже я «помчалась шнуром» и буквально всунула ей эти злосчастные 20 марок. После обязательного «Ставки сделаны, ставок больше нет!», мы с дрожью в руках и с полным отсутствием понимания того, что это может происходить наяву услышали:

– Восемнадцать черное!

– Ну вот, – спокойно и, как будто спустившись с небес, произнесла моя подруга, – я же говорила, что выпадет 18, а вы мне не верили.

– Я так думаю, – подытожил мой муж, – если бы мы не давали тебе 20 евро, число 18 выпадало бы весь вечер.

С этими словами мы покинули казино и кутили до утра по клубам и ресторанам пока не выгуляли весь этот странный выигрыш.

Тем временем началось дополнительное время (извините за тавтологию). Наши попадали то в перекладину, то во вратаря. Потом судья не назначил пенальти в ворота голландцев, хотя мы все были уверены, что это не справедливо, потом кто-то из наших чуть не попал в свои ворота! Я бесновалась так, что разлила вино на Олькину сумку, повезло, что она была не с самой нарядной, потому что отмыть ее потом, по-моему, уже не удалось. Но это было тогда не важно. А важны были те два гола, что забили наши без всяких там пенальти и, не смотря на придирки судьи! Мы победили уверенно!

Что было потом? Мы, четыре уже не очень молодые дамы, поехали на Кудамм. Машину мы припарковали на перекрестке Фазаненштрассе и Кантштрассе. Это, кстати, одно из моих самых любимых мест в Берлине, там расположено офисное здание с огромным металлическим парусом на крыше. А неподалеку находится здание Берлинской фондовой биржи – представьте себе гигантские светящиеся и шевелящиеся соты, в которых отражаются плывущие по небу облака! Фасад этого здания собран из специальных светочувствительных панелей, что и дает такой потрясающий эффект! Ну как здесь не вспомнить, что практичные немцы дали миру самых трепетных поэтов-романтиков!

Ой, что-то за романтикой я совсем забыла о том, зачем мы туда прибыли. А прибыли мы туда, чтобы праздновать нашу победу.

В Германии в такие дни, когда проходят чемпионаты, разрешено громко проявлять свои чувства даже поздно ночью. Сразу после матча перекрывают движение на основных улицах, и разные ненормальные, иначе их не назовешь, ездят туда-сюда, с флагами на своих автомобилях, а все остальные, у которых с головой тоже не все в порядке, ходят и приветствуют друг друга так, как будто эта победа может принести кому-то хоть немного счастья. Я тогда подумала, что, наверное, 63 года назад, в 1945 здесь на улицах Берлина была, примерно, такая же обстановка. С той лишь разницей, что по ходу всего нашего шествия стояли на первый взгляд спокойные двухметровые полицейские, по виду напоминающие наших бандитов из новых русских сериалов. Я смотрела на все это и думала: «Политики не знают, как помирить русских с евреями, украинцев с русскими. А что, собственно говоря, я тут делаю? Еврейка, Родом из Украины почему я болела за Россию?» В этот момент мимо меня проехал старенький джип кабриолет, в котором сидели и стояли человек десять, и с двух сторон их автомобиля развивались флаги: российский и… израильский! И я подумала: «Жаль, что я не политик! Я бы главной национальной идеей выставила футбол, вот что может примирить наши народы!». В сумке моей разрывался телефон, но из-за шума я его не слышала. И только, когда я сама решила позвонить Максиму поздравить его с победой, я заметила, что он звонит мне.

9

На следующий день я вынула из почтового ящика странное, даже устрашающее, письмо. Сквозь нагромождение различных параграфов и ссылок на законы я с трудом добралась до сути этого послания – мне предлагалось явиться в определенное время к адвокату для каких-то деликатных переговоров. Меня очень встревожило это письмо, ведь у нас на Родине общение с адвокатом не сулило ничего хорошего. Само слово «адвокат» употреблялось только в случае, когда дело, чаще всего уголовное, было уже заведено. Адвокат мог «скосить» пару лет. На адвоката надеялись, но предпочитали никогда с ним не сталкиваться… А слово «суд» уже само по себе воспринималось, как приговор. Попавший хоть раз в лапы советского «правосудия» – «самого гуманного в мире» (так писалось в газетах и учебниках) на всю жизнь приобретал клеймо «неблагонадежного», «социально чуждого», лишался даже тех немногих прав и возможностей, которые имели другие советские люди.

При всем при том вышло так, что нам с Анькой пришлось побывать в суде в самом юном возрасте. Дело было так. Мы, семнадцатилетние легкомысленные девицы, вышли весенним теплым