— Почему, как ты думаешь, они наконец сдались? — продолжала принцесса. — Потому что осознали наше превосходство — военное, умственное и моральное.

— Это леди Коронги так говорит? — спросила я, стараясь не показывать, как меня это встревожило.

— Все так говорят, — фыркнула Глиссельда. — Это же очевидно. Драконы нам завидуют; поэтому и перекидываются в нас, когда только могут.

Я уставилась на нее, раскрыв рот. Святая Прю! И Глиссельда ведь когда-нибудь станет королевой! Как можно внушать ей такие мысли…

— Что бы вам там ни говорили, мы не одержали верх в войне. Наша дракомахия принесла нам что-то вроде ничьей; драконы не могли победить, не понеся неприемлемых потерь. Они не сдались, они предложили мир.

Глиссельда сморщила нос.

— Послушать тебя, получается, что мы их вовсе не одолели.

— Нет — к счастью! — Я вскочила, но попыталась скрыть волнение, бросившись поправлять ноты. — Они бы этого не допустили; притаились и выждали время, чтобы напасть.

Вид у нее теперь был глубоко встревоженный.

— Но если мы слабее их…

Я оперлась о клавесин.

— Дело не в силе и слабости, принцесса. Как по-вашему, из-за чего наши народы так долго воевали?

Глиссельда сложила руки, словно читая молитву.

— Драконы ненавидят нас, потому что истина и святые на нашей стороне. Зло всегда пытается одолеть добро, которое ему противостоит.

— Нет. — Я едва не грохнула кулаком по крышке клавесина, но вовремя опомнилась и только дважды постучала по ней ладонью. И все же принцесса глядела на меня круглыми глазами, ожидая услышать какое-то удивительное откровение. Я попыталась говорить как можно спокойней: — Драконы хотели вернуть себе эти земли. Горедд, Нинис и Самсам когда-то были их охотничьими угодьями. Здесь было полно дичи — лосей, туров, оленей — стада тянулись до самого горизонта. А потом явилось наше племя и распахало землю.

— Это было очень давно. Неужели они до сих пор не оправились? — серьезно спросила Глиссельда. Тут я заметила себе, что делать предположения об уме на основании ангельского лица недальновидно. Взгляд у нее оказался такой же проницательный, как у Люциана.

— Наш народ переселился сюда две тысячи лет назад, — сказала я. — Это десять драконьих поколений. Стада вымерли тысячу лет назад, но драконы в самом деле до сих пор страдают из-за этого. В их владении остались лишь горы, численность населения сокращается.

— Разве они не могут охотиться на северных равнинах? — спросила принцесса.

— Могут и охотятся, но северные равнины по территории уступают объединенным Южным землям в три раза, и у них тоже есть хозяева. Драконам приходится соперничать за вымирающие стада с местными племенами варваров.

— А почему они не могут просто есть варваров?

Мне не понравился ее надменный тон, но не в моей воле было ее одергивать. Я провела пальцами по резной крышке клавесина, изливая раздражение в завитушки узора, и ответила:

— Нас, людей, не очень удобно есть — мы слишком жилистые — и охотиться на нас неинтересно, потому что мы собираемся вместе и даем отпор. Мой учитель как-то слышал, что один дракон сравнил нас с тараканами.

Милли сморщила нос, но Глиссельда глядела озадаченно. Похоже, она в жизни ни разу не видела таракана. Я позволила Милли объяснить самой; от ее описания принцесса взвизгнула.

— Каким же образом мы напоминаем им этих тварей?

— Посмотрите на ситуацию с точки зрения дракона: мы везде, легко прячемся, относительно быстро размножаемся, мешаем им охотиться, и от нас воняет.

Девочки нахмурились.

— От нас не воняет! — возразила Милли.

— А вот им так кажется. — Похоже, эта аналогия оказалась неожиданно подходящей, так что я довела ее до логического завершения. — Представьте, что вас одолели паразиты. Что надо делать?

— Избавиться от них! — воскликнули девочки в унисон.

— Но что, если тараканы разумны и сражаются против вас все вместе? Что, если у них есть реальная возможность победить?

Глиссельду передернуло от ужаса, но Милли сказала:

— Заключить с ними мир. Позволить им жить в своих домах, если они не будут трогать наши.

— Но это будет не всерьез, — сказала принцесса мрачно, тарабаня пальцами по клавесину. — Мы бы притворились, что заключили мир, а потом подожгли их дома.

Я рассмеялась; она меня удивила.

— Напомните мне никогда вас не гневить, принцесса. Значит, если бы тараканы нас одолевали, мы бы не поддались? Мы перехитрили бы их?

— Без сомнения.

— Понятно. А есть что-нибудь такое — что угодно — что тараканы могли бы сделать, чтобы мы их пощадили?

Девочки обменялись скептическими взглядами.

— Тараканы только и могут, что разводить грязь да портить еду, — сказала Милли, обнимая себя руками за плечи. Видно, у нее был опыт.

А вот Глиссельда глубоко задумалась, даже язык высунула.

— Может, если бы они устраивали приемы или писали стихи?

— Вы бы позволили им жить?

— Может быть. А они вообще очень противные, да?

Я ухмыльнулась.

— Нет уж, поздно: они вас заинтересовали. Вы понимаете, что они говорят. А что, если бы вы сами могли превращаться в таракана, даже ненадолго?

Их скрутило от хохота. Я чувствовала, что они поняли, но все равно подвела итог:

— Мы не можем победить их, чтобы выжить. Мы можем их только в достаточной степени заинтересовать.

— Скажи мне, — спросила Глиссельда, вытирая глаза вышитым носовым платком, позаимствованным у Милли, — откуда простая помощница концертмейстера столько знает о драконах?

Я выдержала ее взгляд и подавила дрожь в голосе.

— Мой отец — юрист, королевский эксперт по соглашению Комонота. Он читал мне его на ночь вместо сказок.

Только договорив, я поняла, что это не очень-то объясняло мои познания, но девочкам эта картина показалось столь уморительной, что дальше расспрашивать они не стали. Я улыбалась вместе с ними, но сердце кольнуло при мысли о моем несчастном папе. Бедняга, он всю жизнь так отчаянно пытался понять, в каком положении оказался юридически, по незнанию женившись на одной из саарантраи.

Как говорится, барахтался в плевке святого Витта по самую шею — вместе со мной. Я поклонилась и поспешно вышла, опасаясь, как бы девочки не заметили на мне Небесной слюны. Ведь мне самой, чтобы выжить, приходилось быть в равных долях интересной и невидимой.

Возвращаться вечером в свои покои всегда было огромным облегчением. Меня ожидали занятия, книга по зибуанской носовой песне, которую мне не терпелось прочесть, и, конечно, разговор с дядей. Нужно было задать ему кое-какие вопросы. Первым делом я уселась за спинет и сыграла особый диссонантный аккорд, который служил Орме сигналом, что я хочу с ним поговорить.