— Видишь что-нибудь? — спросила Кристина, видимо, надеясь на очередной оккультный подвиг.

— Я не удивился бы, если бы оказалось, что он… ревнует тебя… — осторожно произнес я.

Если так, сыграет ли это мне на руку или, скорее, напротив? Нужно ли будет скрывать нашу близость с Кристиной или как раз нет?..

Прежде чем я смог додумать эту мысль, вновь произошло нечто совершенно неконтролируемое, как в тот раз, когда я ощупывал конверт, во время комедии — так называемого транса. Из фотографии поднялся и встал перед моими глазами непрошеный, но и нерушимый образ, совсем другой, ни к чему не примыкающий и необъяснимый, зловещий и почти угрожающий: он стоял в полумраке, но тем четче выделялся в охряном сиянии; в той же позе, но иначе одет, он стоял на набережной, на самом краю берега и, будто перерезая его пополам, — нос корабля, и опять — прищурившись… Может, это были последствия того, о чем я так интенсивно, но бессознательно мечтал — уплыть с ним куда-нибудь, как в тех разговорах, которыми я задаром обольщал Кристину, когда она притормозила в ночной гавани?

— Ревнует… Ну, ты даешь, Герард, — сказала Кристина голосом, полным восхищения к моим способностям. — Да таких ревнивых я вообще не встречала!

Звук ее голоса испугал меня, я вздрогнул, и непонятный образ растворился.

Наша задушевная беседа постепенно превращалась в чудесный, нежный заговор. Я должен помочь ей, дать хороший совет, и все уладится… Пусть она не думает обо мне, пусть следует голосу сердца, да-да… Единственное, что от нее требуется, если она действительно хочет моей помощи, — устроить так, чтобы я мог увидеть этого мальчика, например, для того, чтобы «психометрически» подсчитать его «кривую счастья»… Она просто должна подарить ему те несколько дней, которые он так хотел провести у нее… В крайнем случае, пусть она привезет его послезавтра вечером, почему бы и нет?.. И у нас с ней ничего не было, совершенно ничего: вот как нужно будет сыграть… Я просто приехал сюда, чтобы насладиться тишиной, немного поработать, погулять по пустому пляжу, если повезет с погодой… И одновременно присмотреть за домом… Кристина стала слегка возбуждаться от всех этих планов…

Мы еще немного посидели, выпили, болтая при этом «без умолку». Время от времени, когда в салон заходил какой-нибудь поздний клиент, Кристина оставляла меня одного, но тут же возвращалась, как воркующий голубок в гнездышко. Она приготовила поесть, «ничего особенного», «никаких проблем», «просто перекусить»… Мы даже сходили в кино и посмотрели Dial М for Murder[6]Хичкока.

В промежутке между рекламным роликом и фильмом на Кристину снизошло лирическое настроение.

— С ума сойти, — сообщила она, — у меня такое впечатление, что мы знакомы с детства. Удивительно, правда?

Да уж…

В самые напряженные моменты фильма я ласкал ее, а она находила меня озорником и очаровашкой. Она осталась довольна вечером, хотя, мне показалось, упустила самую существенную деталь фильма. Но этот мужчина, муж — она сразу поняла, что он плохой… Нет, признался я сам себе, человек не может уследить за всем на свете… А Хичкок частенько играл как раз на каком-нибудь маленьком факте, как тот ключ, что не подходил к замку…

Мы с Кристиной стали Братиком и Сестричкой, но, несмотря на это, Братик был вовсе не прочь «заняться кое-чем» с Сестричкой… ради высокой цели, как вы понимаете…

В полумраке, в ленивой роскоши постели, лицо Кристины иногда казалось невыносимо похожим на лицо «моего» Германа, если бы тот чуть отрастил волосы, ведь они у него такие же светлые… И ее рот, да, посмотрите, рот тоже… И как она будет принадлежать ему, так он будет принадлежать мне, через нее… Я протолкнул, дрожа от вожделения, свою штуковину в любовную пещерку, которая приняла в себя и услужила его жалу, его клинку страсти… Да, от нее и через нее к нему… «От Марии к Иисусу…», подумал я в полном восхищении.

— В первую очередь думай о счастье, хорошо?.. — прошептал я в заячье ушко Кристины.

Она удовлетворенно улыбнулась. Разве не так? Она привезет его для меня… его… мою судьбу, мою жизнь, мою…

«Приди, Сладкая Смерть», мелькнули слова какого-то гимна у меня в голове перед тем, как я провалился в сон.

IX

Проснувшись на следующее утро, я сразу ощутил разницу по сравнению с прошлым визитом: как и неделю назад, вновь было субботнее утро, но в гораздо меньшей степени «беззаботное». Я чувствовал себя очень неуютно из-за тяжкого, почти удушающего осознания, как нереально и неестественно все происходящее вокруг. Мы с Кристиной сговорились, выстроили целый план, это можно назвать даже увлекательным, лукавым сговором или довольно извращенным замыслом, но, как ни крути, «что-то было не так»: какая женщина могла на такое пойти? Только та, которой один мужчина превосходно заменяет другого и так же мало значит, как его предшественник, размышлял я с необычной для меня самого критической проницательностью.

Кристина тоже явно была не в настроении потчевать меня свежим белым хлебушком, как на прошлой неделе. Я только что принял ванну и — весь из себя молодой бог — одевался, но не заметил никакого сладостного почтения к моему телу и всей моей личности.

Кристина сама сняла с кровати белье, сменила простыни, которые — на взгляд простого деревенского вьюноши — вовсе не нуждались в стирке. Я стоял полуодетый и смотрел, и никак не мог решить, должен ли я ей помочь, в то время как в голове вертелась навязчивая мысль — но я всегда и все, любую мысль довожу до крайности, — что я каждую минуту мог «получить по башке». Нет, я наверняка преувеличивал, но Кристина казалась очень напряженной и озабоченной. Может, торопилась: она еще успевала на экспресс до Дюссельдорфа, но времени оставалось немного.

И тут выяснилось, почему она сменила простыни на двуспальной кровати: я должен был провести предстоящую ночь не в большой спальне, а в маленькой комнатке в задней части дома рядом, на том же этаже — опрятной, длинной, узенькой комнатке с дверью на лестничный пролет и тем же видом на сад. Оказалось, что это даже не гостевая комната, а обычная спальня Кристины, когда она одна в доме: наверное, она чувствовала себя менее одиноко в простой, односпальной койке без пустующего места рядом, чем в огромных супружеских покоях с двуспальной кроватью. В той маленькой комнатке была раковина с туалетным столиком, у изголовья — тумбочка с мраморной столешницей, на которой стояла фотография в черной бархатной рамке: портрет мужчины в аккуратной рубашке, с аккуратно завязанным галстуком, безупречно зачесанными назад волосами и на редкость невыразительным овальным лицом. Ему могло быть 27 или 39 лет, он мог быть поверенным в делах торговой фирмы, привратником, работником музея, кондуктором в поезде или вторым заместителем директора в магазине, торгующем коврами: было в нем нечто абсолютно безличное, внешность его могла вызывать крайние чувства — или отталкивать, или сильно привлекать, потому что от него не исходило ничего индивидуального. Но кем бы он ни был, его, скорее, не было — об этом свидетельствовала чуть более широкая, чем обычно, черная бархатная окантовка. Это, наверное, тот самый «Йохан», о котором Кристина так нежно говорила, что ее до сих пор не оставляет чувство, «будто он еще здесь». Мне подумалось, что я не смогу спать в этой комнате и что «у меня не встанет» во время любовного соло, если за мной все время будет наблюдать эта глупая рожа с тумбочки: нет, я спрячу его в ящик… «Он-то мертв, а я еще нет и пока не собираюсь умирать», подумал я, не осознавая, впрочем, причины столь агрессивного отвращения к невинно почившему. Между тем я стоял и таращился на фотографию, изобразив почтение: сцепив руки за спиной и надев на лицо вытянутую, бессловесную, но полную сочувствия маску.