– Прошу прощения, – проговорил он, делая шаг в темноту, – я вас поначалу не разглядел! Я искал тихое местечко, нечто вроде площадки отдыха на автострадах. Там, снаружи, шум и гам: скоро начнется концерт… Но может быть, мне лучше уйти?

Он говорил отрывисто, ощущая какую-то странную робость. В темноте Кларисса Летюийе перестала быть клоуном и превратилась в женщину, желанную добычу. Наконец она произнесла:

– Садитесь где хотите. Бар все равно закрыт для посетителей.

Возможно, причиной тому была темнота, но в голосе ее отсутствовал даже намек на искусственность; он не был ни настороженным, ни наивным, ни четким, ни усталым, ни юным, ни женственным, ни каким бы то ни было. Это был голос совершенно естественный, без жеманства, как электрический провод без изоляции, и, возможно, не менее опасный. Жюльен нащупал стул.

– А вы на концерт не пойдете?

– Пойду, только попозже.

Они разговаривали шепотом без всякой к тому причины. Этот бар был особым миром, где все пугало и радовало одновременно: составленные вместе кресла, столики неправильной формы, а там, в отдалении – ярко освещенная, возбужденная толпа, которая уже давно авансом готовилась аплодировать Кройце.

– Вы любите Дебюсси?

– В общем-то, да, – проговорил тот же самый голос, на этот раз испуганно.

Она боится, подумал Жюльен, что их тут застанут одних, в этом заведении, «закрытом для посетителей», как она уже предупредила, но, несмотря на всю отзывчивость натуры, он совершенно не испытывал желания уйти. Напротив, ему хотелось, ему бы очень хотелось, чтобы сюда заявился Эрик Летюийе, застал бы их тут за ничегонеделанием и повел бы себя как-нибудь гнусно – пусть даже слегка, – и тогда Жюльен обрел бы моральное право врезать ему по морде. Этот тип был ему противен, и Жюльен вдруг с удивлением осознал, что прямо-таки не может его выносить. Он не сможет провести неделю на этом судне бок о бок с ним, не наговорив ему гадостей или не услышав их от него – неважно, лишь бы иметь повод хотя бы раз с чистой совестью заехать ему в рожу. Это желание подраться оказалось настолько отчетливым, что ему вдруг отчаянно, до дрожи, захотелось выпить.

– В этом баре не найдется хоть одной бутылки? – громко спросил он.

– Нет, – безнадежно ответила Кларисса. – Нет, все закрыто на ключ. Я тут как следует полазила, вы же понимаете…

Это «вы же понимаете» означало: «Вы прекрасно понимаете, что я, Кларисса, – алкоголичка!.. Вы ведь в курсе? Я как следует облазила все в поисках выпивки…»

Но Жюльена это не остановило.

– Надо попробовать, может быть, хоть один замок меня послушается, – заявил он, спотыкаясь о какую-то мебель.

Затем он прошел за стойку и обнаружил, что там ничего не видно.

– У вас есть зажигалка? – поинтересовался он.

Она мигом взобралась на ближайший табурет, сжимая в руке зажигалку. Замки оказались детской игрушкой, и Жюльен, орудуя своим бойскаутским ножичком, быстро справился с ними. Он открыл первый попавшийся шкафчик и повернулся к Клариссе. При свете зажигалки она со своим макияжем напоминала паяца. Жюльен едва не попросил ее хотя бы на миг снять маску, но вовремя спохватился.

– Чего бы вам хотелось? Тут, похоже, есть все: портвейн, виски, джин… Что до меня, то я налью себе виски.

– Мне тоже, – проговорила она.

Голос ее окреп. Возможно, благодаря неожиданной перспективе заполучить виски, подумал Жюльен и развеселился. Определенно, на борту «Нарцисса» он играет роль демона-искусителя… Он собирается за картами обобрать до нитки какого-нибудь меломана, надуть любителя живописи и споить алкоголичку.

Как обычно, когда ему приходилось играть роль негодяя, Жюльен радостно оживился. В основе его характера лежала доброта, и, возможно, поэтому, сколь бы циничными ни были роли, которые он с успехом разыгрывал, они никогда не представлялись ему частью реальной жизни, но лишь составной частью некоего огромного художественного произведения, современной литературной серии, написанной англосаксонским юмористом и называющейся «Жизнь и приключения Жюльена Пейра». Он налил две рюмки до половины и одну из них подал Клариссе. Та вернулась за свой столик, а он намеренно уселся поближе к ней. Они церемонно чокнулись и выпили. Напиток оказался едким и крепким и встал комом в горле. Жюльен слегка прокашлялся и заметил, что Кларисса и бровью не повела. По телу разлилось тепло, стало очень легко, и Жюльен убедился в том, что решение взломать замок было правильным.

– Так лучше, не правда ли? – спросил он. – Я был в каком-то напряжении, мне было не по себе, а теперь я чувствую, что ожил, ну а вы?

– О да! – выпалила она на одном дыхании. – Я… я чувствую себя по-настоящему вернувшейся к жизни… Или, скорее, я ощущаю, что просто-напросто живу. Живу, и все.

– А без выпивки с вами такого не бывает? Никогда?

– Никогда, – заявила она. – И еще раз никогда. Бутылка у вас?

– А как же, – ответил он.

Он наклонился, чтобы налить ей еще, и увидел, как ее белая ручка приняла рюмку и понесла ее к губам. И он вспомнил, какое впечатление произвела на него эта рука за обедом, и тут же его охватило желание. Обстоятельства, пришло ему в голову, оказывались даже чересчур благоприятными. И он тоже выпил. Такими темпами они еще до начала концерта напьются в стельку. И ему представилось, как он придет туда под руку с Клариссой, и они оба будут спотыкаться под звуки арпеджио Кройце. Тут он расхохотался.

– Отчего вы смеетесь?

– Я представил себе, как мы появимся мертвецки пьяные посреди концерта, – пояснил он. – Вот я и рассмеялся. А с вашим мужем, похоже, так не бывает? У меня такое впечатление, что его нелегко развеселить.

– Жизнь для Эрика – штука серьезная, – проговорила она без всякого выражения, словно просто констатировала факт. – Но я, впрочем, прекрасно понимаю, как можно воспринимать ее всерьез – допуская, что у человека есть силы, позволяющие воспринимать ее и так, и иначе… В данный момент у меня такая сила есть. Я обрела второе дыхание. Я чувствую, как бьется мое сердце. Я ощущаю всю себя внутри моей телесной оболочки, и все вокруг становится явью… Я даже чувствую запах моря, как ощущаю холод стекла между пальцев. Понимаете?

– Кажется, да, – заявил Жюльен.

«Ее ни в коем случае нельзя прерывать, – подумал Жюльен. – Надо, чтобы она выговорилась – передо мной или перед кем-нибудь другим». И его охватила огромная жалость к этой женщине, почти такая же, как ненависть к ее супругу. Но что же ему делать с этими супругами Летюийе?

– Целый день у меня было ощущение, будто я блуждаю по пустыне и сталкиваюсь с препятствиями, которых я не замечаю до последнего момента. У меня было ощущение, будто я говорю не то, что все это замечают и я становлюсь посмешищем. Ощущение, будто я мыслю одними лишь штампами. Ощущение, будто у меня за столом из рук вылетит вилка, будто я сама свалюсь со стула, что Эрику в очередной раз станет за меня стыдно, а прочие засмущаются или рассмеются… У меня было ощущение, что я умру от удушья в этой самой каюте. Ощущение, что это судно либо слишком велико, либо слишком мало, и так или иначе, я ничего не могу с этим поделать… Ощущение, что эти девять дней никогда не кончатся и при всем при этом они являются моим последним шансом. Последним шансом на что? Я нахожусь на пути к разладу, душевной неустроенности, скуке. Меня терзает одно сомнение… Терзает, – повторила она громким голосом. – Я провожу в терзаниях долгие часы. Зато сейчас, благодаря вот этому… – и она постучала ногтем по своей рюмке, – я пребываю в мире с Клариссой Летюийе, урожденной Барон, тридцати двух лет, с бесцветным лицом, с Клариссой Летюийе, алкоголичкой. И не стыдящейся этого!