Даже не треснули при падении. Наверное, волосы смягчили удар. Хорошо, теперь проблема с их извлечением отпала, но вот заднюю часть головы, на которую они крепились, придётся полностью менять. Может, проще будет отлить новую черепушку полностью да расписать? Но это будет как бы уже совсем другая кукла… Понравится ли Нине?

– Ты профессиональный реставратор, – заворчал дед, – не ради коммерции работаешь. Твоё дело предмет сохранить таким, каким его мастер сделал. Лицо у куклы ведь живое?

– Живое.

– Ну, так и нечего думать. Затылок соберёшь и склеишь, под волосами трещины видно не будет, тут вопросов нет, ухо и пальцы глиной починишь. А кто её сделал-то? Глянь на задней части черепа, может, мастер клеймо своё оставил.

Мастер клеймо оставил и даже не одно. На фарфоровом черепе была вдавленная в глину надпись LimogesFrance и ещё две буквы в скобках – I. и L.

– Ага. В Лиможе отливали красавицу, а в скобках это кто? Глянь-ка в Гугле. Парижские кукольные мастера покупали головы из Лиможа с условием, что на них будут стоять их инициалы.

– Нет никого с такими инициалами. Леон Приёр, Жульен Бальруа есть, а на I и L нет.

– А фирма «Пандора» есть?

– Гугл такого бренда не знает. Но зато куклы-пандоры ему хорошо известны. Ещё в семнадцатом веке первые появились. Дед, знаешь про таких?

– Впервые слышу. Я же не девочка.

– А это и не для девочек совсем, а для их мам мастера трудились. Вот, слушай: куклы-пандоры впервые появились во Франции. Они служили для рекламы модной одежды. Купить их могли позволить себе только королевские семьи и аристократы. Пандорой куклу назвали в честь героини древнегреческой мифологии, которая открыла запретный сундук из-за любопытства и выпустила в этот мир множество несчастий. К куклам прилагался целый гардероб: сундучки с одеждой, духи и аксессуары. В девятнадцатом веке их заменили журналы мод.

– Ну так, значит, и другие мастера, кто одежду шил или обувь, должны были свои отметки оставить.

Данила достал лупу и приступил к исследованию кукольных нарядов. Так, на одном ботинке есть оттиск какой-то, но невнятный, не разобрать. Платье тоже без лейблов. А вот камея какая интересная! Серебро, внутри что-то жуткое серо-чёрное, но вырезано мастерски. Символ какой-то. Вроде видел такой. На кукольном браслете тот же самый камень и рисунок повторяется.

– Есть, дед, нашёл ещё одно клеймо на серебряных украшениях – Лавуан.

Сундук внутри сохранился отлично. Не то что сама кукла. Как будто их эти десятилетия хранили отдельно друг от друга. «Тут ремонта особого и не нужно, – проснулся дед в голове, – так, почистить, подшлифовать снаружи дерево. Ткань проверь, не разошлись ли швы».

Данила чертыхнулся, никогда не любил, когда дед вот так начинал поучать, как маленького. Но пальцы уже побежали ощупывать тонкие швы и складки драпировки. На самом дне наткнулись на какой-то неудобный выступ. Дощечка какая-то оторвалась, что ли? Тут же почувствовал прореху в ткани. Большую, как специально сделанную. Свободно входит ладонь. Через неё и вытащил то, что лежало на дне – небольшую, в кожаном переплёте рукописную книжечку. Дневник?

«Богиня моя, если бы я знал, какие испытания готовит мне судьба в России, никогда не покинул бы Париж».

Французские фразы мелкой вязью покрывали пожелтевшие страницы. Данила с трудом разбирал: «Ты представить себе не можешь, в какой глуши я оказался. Вокруг дремучие леса и озёра. Бездорожье полное. Я даже письма не могу тебе отправить. Мой будущий тесть г-н Корсак сказал, что не станет каждый день гонять лошадь в уезд на почту.

Семейство, с коим мне предстоит породниться, скажу тебе, самого простого свойства. Корсак хоть и вписан в дворянскую книгу, держит кирпичный заводик. Анеля, с которой мне предстоит встать к венцу, выросла без гувернантки. Никаких манер. Я с ужасом думаю, как привезу её в парижские салоны. Невеста моя — сущий ребёнок, не выпускает из рук куклу, твой презент, а ещё носится целый день с красками. Представляешь, любовь моя, она берёт уроки живописи у своего дальнего родственника, местного художника г-на Васильчикова, молодого человека, из тех, что носят один сюртук круглый год. Впрочем, картины его совсем недурственны. Он даже начал писать портрет моей Анели в тех самых украшениях, что ты дала мне с собой из Парижа.

Ах, если бы не моё положение, разве оказался бы я здесь в такой роли? Ну почему Господь не устроил так, чтобы приданое жены давалось без самой жены?

Решил писать тебе в эту книжечку, раз письма не могу послать. Вот будет тебе доказательство того, что думаю о тебе постоянно. Преданный тебе, твой N.N.».

Уже под утро, закончив читать дневник князя – жениха несчастной Анели и борясь с надвигающимся приступом головной боли, вполне ожидаемым после такой-то ночки, Данила послал Нине эсэмэску: «Для куклы нужны новые волосы. Чёрные. Лучше человеческие».

И закрыл глаза, покорно ожидая сумасшедшего вихря обрывков мыслей, фрагментов образов и странных фантазий своего мозга, которые всегда сопровождали боль.

Сначала появилась крыса. Жирная, серая, держащая в лапках ботиночек куклы. Потом возникла башка дедовского деревянного идола, напялившая на себя скальп Пандоры, а потом понеслось на бешеной скорости: Нинина пухлая губа с капелькой малинового сока, кисть куклы без мизинца, гладь озера с отражёнными в тёмной воде остриями елей, чернильное пятно на жёлтой странице, старинное перо, выводящее N.N. На самой границе сознания, уже готового отключиться, Данила увидел со спины девушку у зеркала, примеряющую на себя серебряные украшения куклы. Камею с вырезанной по чёрному камню странной фигурой. Что-то похожее на человека с опущенными руками и головой в виде петли.

* * *

– Ну ты и поспать… Вставай, лежебока-мастер! – Данила вылез из-под простыни. Соломенные длинные его волосы стояли дыбом, заспанные глаза сощурились на яркое солнце, худые, обгоревшие на пляже плечи покрыты розовыми заплатками. Нащупал очки, провёл пятерней по шевелюре, накинул рубаху.

Нина стояла руки в брюки, как всегда, великолепная, насмешливо и чуть скептически оглядывая и его, и пыльную, давно не мытую комнату. Солнце, предатель, ослепительно сияло в распахнутое окно, высвечивая все то безобразие, что вчера не было видно в полумраке.

– Волосы для куклы нужны?

Данила, стараясь не смотреть ей в лицо, протянул руку.

– Давай.

– Где тут у тебя ножницы? – Нина решительно направилась в сторону мастерской.

Путаясь в простыне и влезая на ходу в шорты, он попытался остановить её. Но она уже гремела инструментами на дедовском верстаке. Через минуту появилась на пороге, щёлкая огромными портняжными лезвиями.

– Эти подойдут. Сколько тебе волос надо?

– С полметра хорошо бы или хотя бы сантиметров тридцать.

Нина перекинула свою знаменитую, свисавшую ниже талии косу и, примерившись, начала резать. Данила с ужасом молча смотрел на это надругательство и без слов принял от неё заплетённый обрезок с локоном на конце. А Нина, коротко и лукаво взглянув на него, быстрыми привычными движениями пальцев расплела оставшуюся часть косы и встряхнула головой.

Волна блестящих чёрных кудрей окутала её плечи. Данилу обдало незнакомым пряным тёплым запахом женских волос с лёгким ароматом лаванды и чуть-чуть цитрусовых. Он стоял ошеломлённый происходящим. Нина шагнула ближе, убрала прядку волос с его лба, посмотрела прямо в глаза и, приблизившись, шепнула на ухо, щекотнув тёплым дыханием:

– Работай, Мастер. – Развернулась, собрала распущенную копну волос резинкой в хвост, распорядилась: – Платье мне с куклы сними, я новое сделаю.

Данила даже не рассказал ей о своих ночных открытиях. Да и что тут рассказывать? Вот если бы он узнал настоящую причину, от которой умерла Анеля. Не от колдовского же заговора в самом деле.

– А пятна крови на полу? А разбитая идолом башка? – заворчал дед.

Данила лишь молча отмахнулся.

– Нина, ты знаешь такого художника Васильчикова? Вроде наш, псковский.

– Если местный, найду, – бросила уже на выходе Нина и сбежала вниз в сад.

* * *

«Вчера стал свидетелем занятной сценки. Заснул после обеда в садовой беседке и случайно