Подумав так, Аполлон старался взглянуть на себя со стороны. И ему представлялось, что он слишком возомнил о себе. Он должен был быть благодарен Милодоре и за ее приязненный взгляд, И за вежливый кивок, и за слово, произнесенное мимоходом. И, увы... не требовать большего.

Так, дух Аполлона пребывал в смятении. И Аполлон догадывался: из этого шаткого состояния дух его выйдет в другое — либо поднимется на ступень, либо опустится. Страсть совершенно завладевала им: любовь или ненависть... Скорее всего это были две ее грани.

Однажды рано утром в дверь к Аполлону постучал Карп Коробейников — привез из поместья продукты (Аполлон за всеми сердечными заботами в последнее время частенько забывал о еде и потому даже несколько похудел).

Карп доставал продукты из корзины:

— Вот хлеб от Марфы. Еще теплый был, когда в платок заворачивал...

— Как поживает Марфа? — спрашивал без интереса Аполлон.

— Хорошо, слава Богу!... А вот масло от Феклы...

— Как Фекла поживает? — Аполлон невидящими глазами смотрел за окно.

— Хорошо, слава Богу!... А вот сало от Степана...

— Здоров Степан?

— Здоров. Что с ним сделается... А барышни Кучинские все спрашивают о вас, Палоныч...

Барышни Кучинские... Аполлон сейчас думал о них не более чем о какой-нибудь остзейской баронессе, с которой не имел чести быть знакомым...— А как брат Аркадий Данилыч? По мне не скучает?

— Да как знать! — разводил руками Карп. — Может, скучает. Нам о том не говорит. То ворчит, то вздыхает, то попросит страничку перевернуть.

Аполлон улыбнулся лишь краешками губ:

— Что ворчит — хороший знак.

— Вот и мы так думаем. Ворчит — значит, в силе барин...

Устиния — Устиша, как ее любовно называли некоторые жильцы, — являлась к Аполлону в комнату ежедневно для уборки; несмотря на то, что в комнате у него царил почти идеальный порядок. Всякий раз входя после стука, Устиша делала довольно сносный книксен и начинала вытирать пыль. Если Аполлон был не занят особо, девушка разговаривала с ним о том о сем. А если он был занят... она тоже разговаривала. Поговорить — это было ее слабое место. А может, наоборот — сильное... Она этим жила...

Как-то Устиша передала приглашение хозяйки: если господину Романову надобно, он может пользоваться библиотекой. Аполлону, конечно же, было «надобно», и он не упустил возможности познакомиться с библиотекой.

Собрание книг в доме было большое, но у Аполлона сложилось впечатление, что подобраны были книги без должного вкуса. Среди авторов известных и весьма достойных довольно часто попадались и никчемные, и даже плохо отредактированные. Это и книгами-то назвать было нельзя — одна видимость... Кто был человек, собиравший эту библиотеку? Василий Иванович Федотов говорил как-то — Шмидт. Этот старик Шмидт имел позументную мануфактуру — процветавшую в конце прошлого века, но пришедшую в некоторый упадок ныне. Наверное, Шмидт был очень далек от литературы...

Однако все, что нужно, Аполлон в библиотеке нашел (он долго не хотел себе признаваться, что больше всего в библиотеке ему нужна была Милодора — эту «книгу», пока закрытую, хотел он читать, не думая о времени). Книги греческих и латинских авторов — в оригинале и переводные (хотя с неразрезанными страницами) — стояли на полках... Также нашлись довольно редкие словари. Попались под руку и несколько томиков из немецкой и французской философии.

... Милодора часто писала что-то, стоя за конторкой. У нее была красивая маленькая очень гибкая — словно без костей — рука; пленяли глаз округлое плечо, которое так и хотелось погладить, беломраморный нежный локоток...

Аполлона разбирало любопытство: что же она писала?.. Заглянуть из-за спины он не позволял себе, а спросить прямо считал бестактным — если человек сам не говорит. Аполлон как-то присмотрелся к одной из книг, из которой Милодора делала выписки. Книга эта была... «Римское право». По мнению Аполлона — одна из скучнейших книг, написанных за время существования всех цивилизаций, хотя, без сомнения, и полезная. Удивительно, удивительно... Да, эта молодая красивая женщина была загадка...

... А однажды Аполлон поймал на себе взгляд Милодоры.

Аполлон внезапно, будто почувствовав некий магнетизм, обернулся и увидел, что Милодора смотрит на него. Глаза у нее были грустные. И даже, быть может, печальные... Словно она видела нечто такое, чего он не видел, причем видела в нем самом — так ему показалось. Однако, что бы ему ни казалось, само обстоятельство — Милодора смотрит на него — было так волнующе и так обнадеживающе!

Милодора вдруг смутилась и отвела взгляд:

— Я задумалась, простите...

Аполлон снял с полки какую-то из книг, сердце его взволнованно билось.

— Если вам угодно, — почему бы и не задуматься?

— У вас хорошее лицо... вдохновенное... — Милодоре нелегко дались эти слова. — Глядя на вас, хорошо писать... — она улыбнулась и отвернулась к своим запискам.

— Имеете в виду записи в домовую книгу? Приход — расход?

Милодора никак не восприняла его шутку.

— Иногда так хочется заглянуть в будущее...

Он не увидел связи этой фразы с их разговором, потому затруднился ответить. А спустя некоторое время подумал, что в Милодоре есть что-то от провидицы. В каждой красивой женщине, наверное, есть что-то от провидицы, от колдуньи — не случайно ведь в средневековой Европе инквизиторы сожгли тьму красавиц.

Дабы развеяться от этих мыслей (самокопания, известно, могут довести до безумия), Аполлон опять вышел в свет. Некоторые дамы пришли в оживление при появлении его, и не удивительно — он был высокий, приятной наружности, умный и обходительный, мог поддержать модные разговоры, и в обществе о нем отзывались хорошо. Складный добрый молодец; какой-то острослов отпустил про Аполлона шутку — дескать, внешне и внутренне он соответствовал своему имени...

Светские дамы и не догадывались, что Аполлон бежал к ним... от себя. Иначе очень бы огорчились. Через молодых господ-литераторов, с коими был Аполлон накоротке, интересовались дамы, где он ныне живет и куда ему можно посылать приглашения на «интересные» четверги и пятницы... Аполлон отшучивался, делал вид, что отвлекается, но никому не открыл, где обрел себе кров. А найти его можно, говорил, через господина Черемисова...

Про графа Н. слышал, что у того неприятности с Аракчеевым: будто возникли разногласия по поводу военных поселений, и будто Аракчеев о тех разногласиях доложил лично государю; но государь, что удивительно, вдруг вступился за графа Н. Граф, говорили, — корабль непотопляемый. Должно быть, государь Александр Павлович чем-то очень был обязан ему либо крайне рассчитывал на него в будущем...

Упоминали и Милодору вскользь (тут Аполлону стоило многих усилий не обнаружить свое повышенное внимание и не начать выспрашивать подробностей): будто с графом Н. ее видели в Эрмитажном театре, и там она была представлена государю; Александр Павлович посмотрел на нее не без интереса и заметил, что госпожа Шмидт так свежа, словно только что приехала из Таганрога (говорили также, что император не вполне здоров и в последнее время только и помышляет, что о поездке в Таганрог)... Дамы язвили по поводу Милодоры: граф Н., конечно, милый человек, с заслугами и с известным влиянием, но что эта женщина находит в старцах?.. Акцент дамы ставили на слове «эта»; так они выражали свое небрежение. Потом между собой тихонько злословили; что именно они говорили, никто не слышал, однако любому было видно, каким ярким румянцем вдруг покрывались при этом щеки дам, как загорались глаза их и с какой нервностью дамы принимались обмахиваться веерами...