Слаженная работа расчета дивизионного орудия – отдельная песня. На моих глазах снарядный извлек требуемый снаряд из ящика и подал его установщику, который быстро поставил трубку шрапнельной гранаты «на удар». После чего он передал ее уже заряжающему, стоящему справа от орудия; одним точным, выверенным движением тот загнал снаряд в ствол.

– Готово!

После крика заряжающего командует уже лейтенант:

– Ориентир – три, цель – шестьсот пятьдесят метров, влево пятнадцать градусов…

Тут же, не удержавшись, добавил и я:

– Бей в рубку, там броня слабее!

Сержант ничего не ответил, лихорадочно наводя пушку по горизонтали одновременно с наводчиком, работающим маховиком вертикальной наводки. Комаров же мазнул по мне злым взглядом, но ничего не сказал.

– Внимание – выстрел!

Оглушительно грохнуло орудие, заложив уши, и тут же закричал замковый:

– Откат нормальный!

Возликовав сердцем, я неотрывно смотрю в бинокль на пробитую слева от ствола пушки рваную дыру в броне «мардера». А мгновение спустя по глазам больно резанула огненная вспышка – подрыв боеукладки разносит рубку «куницы» изнутри.

Есть!

– Ориентир – пять, цель – шестьсот, вправо двадцать… Остальные в укрытие!!!

От отчаянного крика Комарова по спине обдает холодом, а кожа покрывается мурашками: сразу три самоходки замерли спустя считанные секунды после нашего выстрела. А короткие остановки бронетехники означают только одно – их экипажи будут стрелять…

В момент, когда замковый открыл орудийный затвор и из него вылетела пустая гильза, заряжающий тут же загнал в ствол следующий снаряд. После крика лейтенанта все свободные члены расчета бросились к ровику, специально вырытому за пушкой, а спустя всего несколько секунд к ним присоединился и наводчик, выставивший орудие по вертикали. Но сам комбатр, как и командир орудия, остались на местах. На мгновение замер и я, но тут же инстинкт самосохранения, отчаянно сигналящий об опасности, заставил меня шагнуть к окопу. За спиной грянул выстрел – и тут же волна горячего воздуха буквально бросила меня в спасительный ровик, толкнув в спину; по заднице шлепнулся повешенный через плечо трофейный автомат. И уже упав сверху на головы бойцов, я осознал, что грохот выстрела слился с последующим взрывом. А может быть, и двумя…

В ушах звенит, рана невыносимо пульсирует болью, но, пожалуй, что именно эта боль и держит мое сознание на плаву. Земля вновь вздрагивает от очередного близкого, третьего по счету удара, а после мы вместе с бойцами аккуратно высовываемся из траншеи посмотреть, какой нанесен урон и что с товарищами.

А с товарищами плохо. Лейтенанту крупный осколок срезал полголовы, и первое, что я увидел, был его раскроенный череп, отчего меня тут же скрутил рвотный спазм. Когда я прокашлялся и снова сумел приподняться над бровкой траншеи, то разглядел и посеченного наводчика, чье тело безвольно оперлось на щиток пушки. Замковый уже успел добежать до орудия и сразу отрицательно замотал головой:

– Все осколками побито!

– А прицел? – Это уже наводчик волнуется.

– Вроде цел!

Наводчик кидается к прицелу и вместе с товарищем снимает его. Я же с горечью осознаю, в ближайшем будущем орудие не повоюет – по крайней мере, в рядах РККА. Однако же быстро его выбило… Два наших выстрела – и первым же ответным залпом накрыло! Жалко летеху, и сержанта жаль. Очень жаль…

Вспомнив о «кунице», поспешно прикладываю бинокль к глазам, но уже и без трофейной цейсовской оптики различаю дымящую на правом фланге самоходок бронемашину, замершую на месте. Молоток командир орудия, достал фрица в момент, когда тот встал!

– Оружие берем – и вперед, в окопы! Сейчас там каждый ствол нужен!

Однако же добежать до своих оказывается делом не самым простым: все плотнее становится стрельба между наступающей на наши позиции немецкой пехотой и собственно ее защитниками. Чтобы остановить продвижение противника, советские воины открывают сильный огонь из ручных и станковых пулеметов, свою лепту в бой вносят трофейные машингеверы моих бойцов. Вот только и фрицы отвечают на равных, буквально заливая траншеи свинцовым ливнем из скорострельных МГ-34 и МГ-42. Заговорили также и «штуги», по одному выбивая точными выстрелами громоздкие «максимы», слишком заметные из-за своих массивных щитков. Вскоре на нашем участке замолкают все советские станковые пулеметы, а нам с артиллеристами приходится залечь, чтобы не попасть под встречный огонь врага…

Неожиданно справа заговорила замаскированная батарея «сорокапяток» – судя по числу выстрелов, также из двух орудий. Причем огонь они открывают расчетливо, подпустив «штуги» метров на триста – для наших пушек, считай, практически в упор – и разом выстрелив по ближним к ним самоходкам. Благо, что последние идут не строго по линии, и в зоне поражения «сорокапяток» оказываются сразу две машины… Обе бронебойные болванки достигают своих целей: одна проламывает бортовую броню ближней к батарее самоходки, заставив ее замереть на месте, а другая врезается в ходовую часть следующей за ней «штуги», в районе бензобака, и ту практически сразу охватывает чадящее пламя!

Этот успех был встречен громким криком «ура!», раздавшимся над окопами, но, потеряв два штурмовых орудия, немецкие самоходчики быстро разобрались в случившемся. Оставшиеся машины успели развернуться к «сорокапяткам», подставив под удар толстую лобовую броню. Одну из них неслабо тряхнуло сразу двойным попаданием, которое, однако, не повредило «штуге». А вот ответный залп самоходок накрыл батарею: в воздух буквально подбросило покореженную «сорокапятку». Какой урон нанесен второму орудию, пока неясно, но оно молчит.

Неожиданно для немцев, но очень своевременно для нас активизировались бронебойщики. Вооруженные массивными, длинноствольными противотанковыми ружьями системы Дегтярева[3], до поры до времени они молчали, стараясь подпустить немецкие самоходки как можно ближе. Пятьдесят миллиметров лобовой брони не взяло бы никакое ружье, однако на ближней дистанции высока вероятность успеха при стрельбе по гусеницам. Если сорвать их метким выстрелом и машину развернет во время движения, подставив борт, то самоходка из опаснейшего противника превращается в безвольную жертву. Вращающейся башни-то у нее нет, а первые «штуги» не вооружены даже пулеметами! Но и слишком рано открывать огонь было нельзя: длинный ствол ПТРД и особенно облачка пыли, поднимаемые дульным тормозом во время каждого выстрела, демаскируют позицию расчета. А учитывая качество цейсовской оптики, обнаружить бронебойщиков, ведущих огонь по самоходкам, было бы делом времени. Результат же поединка штурмового орудия и расчета ПТРД на дальней дистанции нетрудно себе представить…

Но сейчас замершие перед советскими позициями «штуги», развернутые к нам бортами, представляют собой идеальную мишень для бронебоев. Я засек огонь трех расчетов: два принялись бить по ходовой и в борт ближней к траншеям самоходки, еще один, благодаря удобному расположению на оконечности левого фланга, сумел достать корму второго штурмового орудия. И первым добился результата: крупнокалиберные – 14,5-миллиметровые – патроны Б-32, за триста метров пробивающие тридцать пять миллиметров брони, успели проломить защиту самоходки в районе двигателя до того, как экипаж принялся ее судорожно разворачивать. Машина медленно, но верно зачадила, и немецкие артиллеристы поспешно ее покинули.