– Так это был он? Перстень Пушкина? – спросила Рина.

– Да, – сказал Воинов. – Мне удалось обнаружить пару оттисков с пушкинского перстня. Поэт запечатывал им письма. То же самое делал и Жуковский, так что образцы оттисков сохранились. И они совпадают с оттисками моего перстня. Я подозреваю, что тот служитель, что выкрал перстень, похитил его просто потому, что он был золотой, и так как он едва ли бы человеком пишущим, перстень ему не пригодился… И после этого перстня меня не удивляет больше ни ваш ослик, ни… как вы ее назвали?.. закладка.

– Вы покажете кольцо? – спросила Рина.

Воинов попытался подняться и даже почти сделал это, но вдруг покачнулся. Он упал бы, не подхвати его Сашка и не верни на диван. Он завалился на подушки, закрыл глаза. На секунду Рине показалось даже, что он умер, но тут он тихо сказал:

– Не могу сейчас… голова кружится… Я давно так много не говорил.

– Ерунда! – сказал Сашка. – А закладка? Просто сожмите ее – и все…

Точно защищаясь от Сашки, писатель перевернулся на бок и натянул на лицо одеяло.

– Я сам. Позднее. Оставьте закладку здесь, – с усилием произнес он. – И… да. Там на кухне мусор воняет. Выкиньте его по дороге, пожалуйста!

И замолчал. С минуту Рина и Сашка простояли у дивана. Воинов не шевелился. Из-под одеяла доносилось лишь его хриплое дыхание. Рина с Сашкой переглянулись. Сашка кивнул на дверь, показывая, что делать нечего, надо идти. Рина захватила с кухни пакет с мусором. За ней, понукаемый Сашкой, тащился Фантом. Ослик шел неохотно, поминутно останавливаясь, чтобы пожевать резиновый шлепанец или оторвать от стены кусок обоев.

– Странно, – сказал Сашка, когда они выходили из подъезда. – Почему он не взял закладку сразу?

– Не знаю, – отозвалась Рина. – Думаю, ему нужно время, чтобы решиться… Ты был болен – и вдруг мгновенно здоров. Представляешь?

Размышляя, стоит ли говорить Кавалерии, как они поступили с закладкой, или просто вернуть сумку Оксе и этим ограничиться, Рина дошла до мусорного бака и размахнулась уже, чтобы выбросить пакет. Пакет, до это благополучно державшийся, вдруг лопнул на всю длину. Вместе с мусором из него выпала разорванная страница.

Рина подняла ее. Почерк был мелкий, буквы смазаны от воды, но она разобрала:

«Колокол лучше всего звучит, когда звонарь страдает.

Несколько раз я просил Бога доказать мне, что Он есть. И Он это делал: совершенно однозначно для меня и неприметно для всех остальных. Но всякий раз, убедившись, что Он есть, я как-то внутренне пугался и словно бы начинал пятиться, будто мне было бы выгоднее, если бы Бога не существовало».

«Еще недавно я считал, что моя главная жизнь (за вычетом не важных и не значимых событий, вроде еды, сна, покупок и т. д.) – это то, что я пишу. А теперь сомневаюсь в этом, теперь думаю, что, может, совсем не это главное, а то, что я иду по книге Господа Бога, которую пишет Он. Книге не конечной, но живой и вечно дописываемой, где одномоментно разворачиваются тысячи отдельных историй и развиваются миллионы характеров, каждый из которых имеет свою собственную, независимую волю.

Всякая улыбка случайного прохожего, всякое его действие, движение, вздох, даже каждая ягода, цветок, сухая ветка – все это что-нибудь да значит. Все это точки, детали или хотя бы штрихи из этой книги, значения которых я пока не понимаю. Не означает ли это, что мне надо жаднее всматриваться в жизнь? Не придумывать, а брать то, что уже придумано Богом? Его детали ярки и правдивы. В каждом его листике больше реальности, прочности бытия, чем в любом моем вымысле».

И чуть ниже:

«Если бы можно было написать письмо в прошлое! Запечатать конверт и отправить его самому себе на тридцать лет назад! Предупредить себя, чтобы не совершать таких-то ошибок, переиграть какую-то ситуацию, что-то открыть раньше, а что-то, совершенно тупиковое, раньше закрыть. Но, думаю, это ничего не изменило бы. Да и не послушал бы я себя. Видимо, тот путь, которым я прошел, и был единственно возможным».

Рина еще немного порылась палочкой в рассыпавшемся мусоре, но больше никаких обрывков не обнаружила и даже не поняла, было ли это частью книги или дневниковой записью.

– Ты идешь? – окликнул Сашка. Он уже навьючил продукты на ослика, который теперь, закончив ежедневную программу помощи литераторам, тянул в ШНыр.

Рина собиралась зайти к Воинову на следующий день, но утром Кавалерия послала ее в нырок за закладкой для девушки, которая все делала себе во вред. Из четырех-пяти возможных решений, которые всегда существуют для каждой ситуации, принимала наиболее саморазрушительные. Последовательно нарастая, ошибки принимали вид снежного кома. В день своего семнадцатилетия девушка случайно выпила удобрение для цветов, стала лечиться не теми таблетками, попала не в ту больницу, и теперь ее везли на каталке делать ей не ту операцию. В общем, девушке повезло, что закладку для нее Рина все же обнаружила, хотя и вернулась с такой головной болью, что из ШНыра в тот день уже не выходила. Вместо нее в Копытово отправились Окса с Вовчиком, уже успевшие помириться.

Вечером, когда Рина собиралась ложиться спать, в дверь постучали. Фреда, поучавшая по телефону свою маму, как ей жить, недовольно опустила руку с мобильником.

– Ну? Кому там неймется? – сказала она, распахивая дверь.

На пороге стояла Окса.

– Привет! Я не к тебе! – сказала она Фреде, которую терпеть не могла, поскольку та поучала жизни не одну свою маму. – Где там Рина?.. Рин, ты слышала? Воинов умер!

– Какой Воинов? Писатель? – зачем-то спросила Рина.

– Ну да, – удивленно подтвердила Окса. – Вчера на рассвете.

– А как же… – Рина осеклась, едва не выговорив слово «закладка». Она была почему-то абсолютно уверена, что Воинов ею воспользуется, а тут какое-то непонятное, совсем лишенное смысла слово «умер»!

– Что «как же»? – не поняла Окса.

– Книга для умирающей девушки! – нашлась Рина.

Окса фыркнула:

– А, для той! Девушка вроде как и не болела. Врачи не могут понять: то ли лечение помогло, то ли ее анализы еще с чьими-то спутали. В общем, здорова как культурист до начала занятий спортом… А книгу он уничтожил!

– Как уничтожил? – повторила Рина ошеломленно.

– Да так. Стер ее с компьютера, причем грамотно стер, не только из «корзины» убрал, но даже и перезаписал что-то поверх. А черновики сжег в ванной.

– А почему девушке не отдал?

– Сказал Лохмушкину, что здоровому человеку такая книга не нужна. И что пусть она пройдет весь путь сама. И еще сказал, что перед тем, как уничтожить роман, он послал его по электронной почте, чтобы проверить: правда ли, что каждая рукопись имеет свою судьбу, которую невозможно изменить. И потом, разумеется, и из ящика тоже удалил.

– Кому отправил?