В этом же письме Блок сообщает о ближайшей встрече с Л. Д. Менделеевой: «Еще несколько дней я не могу, говорят, Тебя видеть, т. е. выходить. Это ужасно. Ты знаешь, что это так надо, но мне странно. И еще страннее, что я подчиняюсь этому нелепому благоразумию. К великому счастью, я только подчиняюсь ему, но оно вне. Во мне его нет. Пока я знаю, что дело идет о нескольких днях (сколько – несколько?) и что от этого зависит будущее, я терплю еще. Но если бы это были недели или месяцы и болезнь была бы непрерывна и мучительна, я бежал бы ночью, как вор, по первому Твоему слову, по первому намеку».

А что Люба? Она полна сомнений. Будет ли все так прекрасно, как он говорит? Или их поглотит пучина обыденности, и они не смогут с ней справиться. И вот она ему снова пишет:

«Мой дорогой, любимый, единственный, я не могу оставаться одна со всеми этими сомнениями, помоги мне, объясни мне все, скажи, что делать!.. Если бы я могла холодно, спокойно рассуждать, поступать теоретично, я бы знала, что делать, на что решиться: я вижу, что мы с каждым днем все больше и больше губим нашу прежнюю, чистую, бесконечно прекрасную любовь. Я вижу это и знаю, что надо остановиться, чтобы сохранить ее навек, потому что лучше этой любви ничего нет на свете; победил бы свет, Христос, Соловьев… Но нет у меня силы, нет воли, все эти рассуждения тают перед моей любовью, я знаю только, что люблю тебя, что ты для меня весь мир, что вся душа моя – одна любовь к тебе. Я могу только любить, я ничего не понимаю, я ничего не хочу, я люблю тебя… Понимать, рассуждать, хотеть – должен ты. Пойми же все силой твоего ума, взгляни в будущее всей силой твоего провидения (ты ведь знал, что придут и эти сомнения), реши беспристрастно, объективно, что должно победить: свет или тьма, христианство или язычество, трагедия или комедия. Ты сам указал мне, что мы стоим на этой границе между безднами, но я не знаю, какая бездна тянет тебя. Прежде я не сомневалась бы в этом, а теперь… нет, и теперь, несмотря ни на что, я верю в тебя, и потому прошу твоей поддержки, отдаю любовь мою в твои руки без всякого страха и сомнения».

Блок пытается развеять ее сомнения: «Ты теперь должна быть свободна от сомнений и МОЖЕШЬ твердо ВЕРИТЬ мне в том, о чем Ты думаешь. Все это я не могу довольно ясно выразить в эту минуту. Но знай, что теперь полновластны „свет, христианство и трагедия“, по причинам, часто темным для Тебя, а частью для меня».

Они начинают встречаться в меблированных комнатах на Серпуховской улице, № 10. Иногда у него бывают вспышки чувственности, но они только пугают Любу. Тем более что неведение в сексуальных вопросах было воистину безгранично. Создавалось впечатление, что в свои двадцать два года она понятия не имела, откуда берутся дети. А еще… считала физическую близость ужасной и пошлой. Потому и боялась брака и замуж не хотела и с восторгом принимала заверения Блока, что у них все будет по-другому. Он же заверял ее, что детей у них никогда не будет, поскольку он ее не осквернит. Ведь смотреть на любимую и то дерзость. И точно в подтверждение своих слов, отправлялся к уличным девушкам, с удовольствием продающих любовь такому красивому господину. И снова заражается от очередной красотки. После он напишет Любе: «Тебе лучше не приходить в эту комнату на Серпуховской, пока я болен, потому что все эти люди какие-то грубые и подозрительные. Вчера я не мог дождаться ни дворника, ни Остапа, говорил с женой управляющего и со швейцаром. У меня, в конце концов, просто чувство отвращения ко всем им и к тому внутренне нечистому, что они говорят, а главное – думают».

Но вот заканчивается 1902 год, и Блок понимает, что ему просто необходимо переговорить с матерью. Дальше тянуть некуда. Да и Люба нервничает. Она знает, какую роль в жизни Саши играет его мать, и от ее реакции на их отношения во многом зависят и сами отношения. Поэтому она торопит его, не скрывая своей нервозности. А он старается ее успокоить.

В письме от 28 декабря Блок сообщил Л. Менделеевой подробности важного разговора со своей матерью – А. А. Кублицкой-Пиоттух: «Теперь она знает почти все . Но, останавливаясь на этом пункте, я прежде всего ужасно жалею, что Ты не знаешь мою маму. Во всяком случае, если можешь, поверь мне пока на слово, что большего сочувствия всему до подробностей и более положительного отношения встретить нам никогда не придется. Кроме того, все, что возможно, она понимает, зная и любя меня больше всех на свете (без исключений) . При этом имей в виду, что мама относится к Тебе более, чем хорошо, что ее образ мыслей направлен вполне в мистическую сторону, что она совершенно верит в предопределение по отношению ко мне».

Люба сразу же ему отвечает: «Мой дорогой, я рада, что мама знает все, я давно этого хотела в глубине души, потому что хотела, чтобы она знала, что тебе хорошо теперь, что ты счастлив и что, если я и сделала тебе что-нибудь злое в прошлом году, то теперь и ты, и мама можете мне все простить за мою любовь. Кроме того, я твою маму люблю теперь больше всех на свете, после тебя, и мне хотелось всегда, чтобы и она хоть немного знала меня и любила.

Напиши, ради Бога подробнее, это все так странно, и я еще не совсем понимаю. Прости, что письмо придет так поздно, я твое вчера не получила, опоздала на почту. Мама ничего не знает и теперь ей и подозревать нечего. Помни, что кроме моей любви и тебя, у меня ничего нет на свете, я верю только тебе, делай что хочешь, говори все, кому хочешь, а маму твою я люблю и верю ей.

Твоя

Напиши сегодня домой в мамином конверте».

Наступил 1903 год. И сразу же ознаменовался трагедией. Отец Сергея Соловьева, Михаил Сергеевич, тонкий, чуткий человек, который всегда поощрял «аргонавтов», был слаб здоровьем. Поначалу инфлюэнцию, которой он заболел, всерьез не приняли. Но… Болезнь протекала тяжело, и врачи не смогли его спасти. Весной этого же года Михаил Сергеевич умирает. Спустя полчаса его жена – Ольга, которой стольким были обязаны и Блок, и Андрей Белый, закрыв мужу глаза, уходит в другую комнату и достает револьвер. Раздается выстрел, обрывающий ее жизнь. Шестнадцатилетний Сережа остается один, без родителей, которых хоронят рядом.

В этот же самый день – удивительное совпадение, Блок впервые напишет Андрею Белому, и тот, словно по наитию, тоже отправляет ему письмо. Так познакомились два крупнейших поэта того времени. После первого обмена письмами переписка с Андреем Белым уже не прекращалась. В ней отражались все перемены в душевном состоянии Блока. Он больше рассуждает о Деве Радужных Ворот, чем о Любе Менделеевой. А Борис все гадает, кто же такая Любовь Дмитриевна. «Коль Беатриче, – на Беатриче не женятся. Коли девушка просто, то „свадьба на девушке просто – измена пути“». Сережа Соловьев вступался за Блока: «Любовь Дмитриевна осознает свою двойственность! И раз Менделеев темный хаос, то она и в самом деле его „светлая дочь!“».

А вскоре и сам Андрей Белый стал уставать от «аргонавтов». Он повсюду бывал, много говорил и… вдруг понял, что ему не хватает времени на самое главное – писать стихи! Он стал сравнивать себя с героем комедии Грибоедова – Репетиловым, который на вопрос, что же он делает, отвечал: «Шумим братец, шумим!»