— Итак, — спросил я, застав его слегка врасплох, — кто из них прав?

Он едва глянул на меня, умело вставляя кассету с пленкой на место.

— Режиссер прав. С транспарантом мизансцена лучше. Но оператор тоже нрав. У нас лимит времени, мы не успеем. Кроме того, это документальный фильм для «Эн-эйч-кей», а не самурайский эпос. — И, посмотрев на спорщиков, покачал головой.

— А что будет, раз они оба правы? — спросил я.

— Накато, оператор, уступит режиссеру, Тонде. В итоге скажет, например: «По-моему, я знаю, как это снять». А потом ничего менять не будет. Снимет, как мы планировали.

— А Тонда не расстроится?

— Важно показать всей группе, что главный — Тонда. Накато всегда будет делать вид, что в конце концов соглашается с Тондой. Неважно, что требования нереальны. Операторов всегда больше, чем фильмов, которые надо снимать. Важно не лезть в бутылку. Иногда оператор даже нарочно провоцирует мелкое разногласие, чтобы потом отступить и продемонстрировать свою гибкость.

Как только молодой человек это произнес, я оглянулся, чтобы посмотреть, как продвигается спор.

— Теперь я понял, — кивнул Накато. — Прошу прощения — возможно, я невнимательно слушал.

— Так что, кадр получится? — повелительно вопросил Тонда.

— Несколько мелких поправок, и все. Я немедленно к ним приступлю. — Тонда лишь кивнул и гордо вразвалочку отошел. Накато обернулся и пожал плечами. Набико начал прикручивать линзы к камере.

— Вы пытаетесь попасть в кинобизнес, что ли? — спросил Набико.

— Нет. Я пишу.

— Сценарист?

— Нет, по-настоящему. Журналист.

Он бросил возню с линзами и оглядел меня с головы до ног.

— Вы Билли Чака?

Я кивнул.

— Ух ты. Мне нравятся ваши статьи. Я подписан на «Молодежь Азии» с тринадцати лет. Вы правда Билли Чака?

— Вы думали, я по-другому выгляжу?

— Ну, не как Фредди Таэтиба… — рассмеялся он.

— Какой Фредди?

— Он собирался сыграть вас в «Разборках в Токио». Конечно, это было до пожара… — Он замолчал, на миг потерявшись. — Простите, господин Чака. Я не представился. Меня зовут Брандо Набико. — И изобразил интернациональную мешанину приветствий: отвесил глубокий поклон и протянул руку. Я пожал ему руку, удивляясь про себя, что еще за «Разборки в Токио».

— Я знаю, кто вы. Я получил ваше письмо. Кстати, Сато Мигусё очень высоко о вас отзывался и настаивал, чтобы я с вами встретился, пока буду на турнире, — солгал я. И улыбнулся.

При имени Сато он заметно вздрогнул. Может, упоминание мертвых на съемках идет вразрез с какими-нибудь киношными предрассудками. А может, дело в том, что Сато умер только вчера. Я решил сменить тему:

— А почему вас зовут Брандо?

— Точно не знаю. Считается, что Брандо был одним из любимых актеров отца.

— Хорошо, что отец не был фанатом Толстяка Арбакла.[22]

Он усмехнулся и заглянул в видоискатель.

— Знаете, — серьезно сказал он. — Сато был просто счастлив сделать о вас фильм. Говорил мне, этот фильм станет венцом его карьеры. Я тоже был счастлив. Я бы впервые стал оператором в художественном фильме. Даже, может, вторым режиссером поработал бы. Ладно, что уж теперь.

И тут Тонда, по-утиному сердито переваливаясь с боку на бок, вернулся к съемочной группе:

— Ну, лентяи, вы своего добились. Сэнсэй Ли-Ан говорит, что времени на интервью уже нет, вы слишком долго возились с аппаратурой. Ей нужно подготовиться к матчу. Так что я упустил возможность поговорить с фаворитом в продвинутом свободном ката на колясках. Валите обедать. Может, хоть это у вас получится. — Глаза на маленьком пухлом личике просто горели. Наверное, существуют курсы, где режиссеров учат закатывать истерики. — Всем через час быть на месте и приступить к установке аппаратуры у третьего ринга. — Он повернулся, намереваясь умчаться, но не получилось: он треснулся головой о торчащую консоль затенителя. — Проклятье, — рявкнул он, одной рукой хватаясь за голову, а другой валя осветительную стойку на пол. Рассерженным колобком Тонда стремительно укатился с площадки, пока вся съемочная группа почтительно сдерживала смех.

— Итак, Брандо, — спросил я, — я только что наблюдал подлинного гения в расстройстве?

— Нет, — рассмеялся Набико, — великий режиссер никогда не налетит на консоль затенителя. Говорят, Одзу ни разу не задел ни один осветительный прибор, настолько хорошо знал, как делается фильм. — Набико заговорщически усмехнулся.

Пока мне этот помощник оператора безусловно нравился.

— Может, перекусим? — спросил я, неумело пародируя бормотание Марлона Брандо на японском. Набико смутился, подтверждая мои подозрения о собственном таланте пародиста.

— Было бы неплохо. Но времени в обрез, — ответил Набико.

Когда мы выходили из зала, я краем глаза заметил трех странных мужчин в черном, окаменевшими стервятниками торчащих на вершине трибуны. Человек в Шляпе сидел посередине, его молчаливые спутники — по бокам. Когда я проходил мимо, он медленно кивнул. Нервирующий, даже угрожающий жест, едва уловимый.

Но я быстро выкинул это из головы. В дурные приметы верят старухи и крестьяне.

Мы пошли в ближайший ресторанчик под названием «Прекрасный улов». Сочетание американского спорт-кафе и традиционного суси-бара — возможно, истинное воплощение современной Японии, если вы приверженец удобных банальностей.

Мы разулись, и к нам подошла хозяйка: в белом шелковом кимоно в стиле юдзэн,[23]которое стоило кучу иен, и бейсболке «Великаны Ёмиури» баксов за двадцать. Хозяйка провела нас к столику и пригласила разместиться на циновках, которые выглядели точь-в-точь как подушки с сидений на трибунах «Денвера Бронко».[24]Я осмотрел картины суйбоку[25]и кабельное телевидение: показывали реслинг по регламенту Всемирной федерации реслинга.

— Ну и обстановочка.

— Да, — вздохнул Брандо. — Некоторые пожилые японцы считают ее почти богохульной, а большинство молодежи — слишком допотопной.

— А вы?

— Ну, еда здесь неплоха, — ответил он.

Я оценил его глаз на эксцентрику. Мою ситуацию он бы сразу понял. Я, конечно, не собираюсь обсуждать ее сейчас. Но он, кажется, нормальный парень, и я расслабился.