– Он в комнате давно сидит, бензин ждет, – сказала Салеева.

– В комнате он такой борзый сидит, – снова завелась Яга. – Ждет он, блядь. Нет, чтоб жопу от дивана оторвать, самому за бензином сходить. Че я, блядь, одна хожу, как попрошайка, блядь. А все такие жадные, блядь. Че я одна, как эта… Я по прошлой колке не почувствовала, что ли, как он себе половину таблеток замышил? К Вадику, наверно, понес. Такой Миша – везде он Миша.

– Наркоман скатившийся, – поддержала Салеева.

– Миш-ша, – позвала Яга. – Миш-ша!

Яга вошла в комнату. Миша сидел в кресле, подперев голову рукой. В комнате находился еще один человек – молодой мужчина с широким лицом и бледной, ядовито сияющей кожей. Он сидел на диване и лениво обводил глазами разводы на ободранных стенах. В комнате воняло сырым паласом и клопами. От дивана приходил сладковатый запах мочи. На голой стене – той, что напротив дивана, – нацепленная ленточкой на гвоздик, висела спортивная медаль. Ее дешевую позолоту покрывали такие же пигментные пятна, как на носу и плечах у Салеевой.

Яга хотела что-то спросить у Миши, но обернулась и заметила в другом кресле девушку. Толстую, со вторым подбородком, раздутым, как коровье вымя. Она сидела, сложив короткие ручки на рыхлом животе, и щурилась. Ее кожу покрывал тонкий слой зеленки.

– Это еще че за хуйня? – спросила Яга.

– Это – Жаба. На ней по ходу инопланетяне высадились, – ответила Салеева у нее из-за плеча.

– Какие инопланетяне?

– Микроскопические, – девушка приоткрыла глаза-щелки и снова их закрыла.

– Вы прикалываетесь, что ли, надо мной? Че за инопланетяне? – басом переспросила Яга.

– По ходу с коллективным разумом, – сказала Салеева.

– Как у муравьев или пчел, – сонно проговорила девушка, снова приоткрыв глазки.

Яга пнула Мишино кресло.

– Ебаные в рот! – крикнула она. – Че тут? Пока я за бензином бегаю!

– Че ты орешь? – повысила голос Салеева, уперев мускулистые руки в бока. – Че распелась, не видишь, балкон открытый? Сейчас менты нас тут всех примут, будешь орать! Сейчас на хуй уйдешь отсюда, сама будешь вариться!

– Че, блядь, все нервные такие, – сбавила тон Яга.

– Да, нервные, блядь, – кивнула Салеева.

– Ранимые, – добавил Миша.

Яга молча отошла к балкону.

Тучи окончательно рассеялись. На улице было светло, и свет в достаточном количестве падал сквозь заляпанные старыми дождями стекла. Балкон был пуст, только посередине на полу стояла керамическая урна. Основной поток света падал на нее и преобразовывался в пепельную муть, вползающую с балкона в комнату. Урна словно стояла на черте, отделяющей свет от мути, или сама была этой чертой. Световым фильтром с забитыми прахом порами.

– Еще не подкопала? – Яга повернулась к Салеевой, как ни в чем не бывало.

– А когда? – недовольно спросила та.

– Сейчас земля талая, мягкая. Подкопай к матери его, – сказала Яга. – Он к матери, наверное, лечь хотел.

– Время будет, подкопаю, – отрезала Салеева.

– Человек все-таки, – добавила Яга.

– Можно развеять, – угрюмо сказал Миша. – В других странах развеивают.

– Такой Миша, все он знает, – пробубнила Яга.

– Нет! – резко сказала Салеева.

– Еще, короче, бриллиант можно из праха сделать, – сказал Миша.

– Че?! – повернулись к нему Яга и Салеева.

– Короче, передачу показывали. Мертвых сжигают, их потом прессуют в бриллианты. Чтобы родственники носили, – Миша вытянул лицо, как бы зевая. – На груди, короче.

– Че, блядь, в натуре покойника на груди носят? – спросила Яга.

– Не покойника, а бриллиант, – ответил Миша.

– Я тут и то каждую ночь трясусь, что у меня покойник на балконе. Еще чтоб на груди носить… – сказала Салеева.

– Это ж бриллиант, – бесцветно сказал Миша.

– Че ты боишься? – спросила Яга Салееву. – Муж все-таки.

– Ага, – протянула Салеева. – Из-за Сашки отомстить может.

– Он же тихий был, – сказала Яга.

– Он же покойник, – спокойно сказала Салеева. – Че, знаешь, как они мстят. Покойники – они уже другие.

– А где Сашка? – спросила Яга.

– В ванной играет, – ответила Салеева. – Миша, че расселся?! Варить кто будет? Он от Вадика пришел, ему хорошо, такой умный, а нам – ни о чем.

Миша встал и пошел на кухню.

– Ваджик когда умер, помнишь, – обратился к Салеевой мужчина, сидевший на диване. Все время, пока Яга с Салеевой стояли у балкона, он ощупывал Ягу взглядом.

– Ну помню. И че? – отозвалась Салеева.

– Друг его Женька-кот на похоронах подошел к могиле, споткнулся. А Ваджика же мать сразу… памятник поставила. Споткнулся такой, рукой за памятник ухватился. Короче, все сказали, что Ваджик его за собой потянет.

– И че, потянул?

– Три дня назад в «Последнем пути» умер.

– А че они терлись? – спросила Яга.

– Женька-кот и Ваджик? Он телефон сенсорный украл, хороший такой. Принес Ваджику. Ваджик две дозы дал. А потом Женьку взяли, так он все расклады сдал – где, кому, что. Ваджика в отделение увезли, чемодан ему сделали.

– Отомстил… – хрипло сказала Яга.

– Я ж говорю, они мстительные.

Раздался стук в дверь, и все замолчали. Звуки, производимые Мишей в кухне, тоже прекратились. На квартиру словно накинули шерстяное одеяло, за которым в темноте прели рты, глаза, ноги и руки. Мужчина на диване замер, в тихой полутьме стала заметней сияющая бледность его лица. Он похож был на гриб в мшистой чаще.

– Я же говорила, у балкона не стойте, – прошипела Салеева.

Стук повторился.

– Может, Олег, – хрипнула Яга.

– Он знает, что дверь сломана… Блядь, я же говорила, не собирайтесь у меня, – тихо проныла Салеева. – Мне одной потом отвечать.

В коридоре заскрипел линолеум. В проеме показался Миша, бесплотный, как черная тень.

– По ходу, это Вадик, – тихо сказал он.

– Откуда ты знаешь? – спросила Салеева.

– По ходу он говорил, что зайдет.

Салеева пошла открывать. Она откинула сырое одеяло, сняла топор и, поигрывая им в руке, как гимнастическим снарядом, толкнула дверь. Вошел Вадик – в солнечных очках, в наглухо застегнутой черной куртке. Он плелся за Салеевой на таких же спичечных ногах, как у Миши, раскачиваясь и как будто слегка пританцовывая.

Вадик прошел по комнате, ни на кого не глядя. Выглянул на балкон.

– Может, отойдешь от окна? – недовольно сказала Салеева.