представителя Афганистана, в первый день приезда нужно устроить, по примеру итальянского короля, интимный завтрак у Калинина. В ответ на это Флоринский заметил, что Кремлевский дворец не приспособлен для приемов, «т. Калинин же занимает небольшую квартиру, вряд ли подходящую для этой цели» [53].

Замечание посланника, что Калинин, вероятно, будет сопровождать падишаха на прием в Моссовет, ипподром и аэродром, Флоринский оставил без комментариев.

Далее в процессе беседы последовало детальное обсуждение программы пребывания падишаха в Москве и Ленинграде, в целом одобренной посланником, который при этом попросил сообщить ему текст речи Калинина на приеме у председателя ЦИК СССР в первый день, а также выразил интерес к спектаклю в Большом театре. Флоринский сказал, что направит к нему специального представителя «по вопросу о включении в балетный дивертисмент афганских танцев» [54]. Что касается программы для супруги падишаха, то посланник заметил, что она по большей части будет находиться с мужем и что достаточно составить, исходя из ее пожеланий, небольшой список учреждений, которые могут быть для нее интересны.

Несмотря на критическое отношение к европейской протокольной практике, в своих посланиях к К.Е. Ворошилову Кара-хан постоянно подчеркивал, ссылаясь на программу приема в Англии, что Аманулла-хан интересуется сугубо военными вопросами (февраль 1928) и что нужно тщательно проработать военную часть программы в Москве и Ленинграде [55], чтобы в конечном итоге гости смогли увидеть те способности, «которые отличают наши Красную Армию и Флот от армий других государств, в частности от армии империалистической Англии» [56].

Если Карахан к основным недостаткам программы отнес недостаточную проработанность военной составляющей, то Чичерин в своих указаниях на имя Карахана (3 апреля 1928 года) детально разбирает программу каждого дня визита, вникая во все тонкости дипломатического протокола. По мнению Чичерина, в программе, представленной Флоринским, «не хватает самого главного – деловых разговоров <…> В XVIII столетии важнейшие дела обсуждались мимоходом в 5 минут, между ужином и метрессами, неужели с этой традицией надо считаться» [57].

Чичерин обращает внимание своих коллег, что нельзя в программах визита писать «прием у т. Калинина» или «прием у т. Чичерина», не указывая конкретно вид приема и где он будет проходить. Что касается внешнего вида приглашенных, то недопустимо указание «костюм – фрак», так как если на приеме будет присутствовать товарищ Калинин, то «нельзя же нам быть во фраке, когда он будет в пиджаке. У многих из обозначенных приглашенных вообще нет фраков, нельзя же быть мне овер-дрессед, когда Калинин будет ундердрессед» [58].

При посещении Дома Красной армии и флота следует внимательно осмотреть, как пишет Чичерин, экспозицию, посвященную Афганистану, «чтобы там не было чего-нибудь унизительного или чего-либо напоминающего о территориях, отнятых Россией» [59].

Чичерин постоянно обращает внимание на недопустимость расплывчатых определений в плане визита. Нельзя писать, что в ложе Большого театра вместе с падишахом, его свитой, Чичериным, Караханом, Луначарским будут находиться «<…> прикомандированные, это все неясно. Надо точно установить, сколько в этой свите людей, сколько прикомандированных и не получатся ли селедки в бочке» [60]. Что касается предлагаемого репертуара, то, по мнению Чичерина, балет «Красный мак» недопустим, так как этот цветок – символ борьбы на Востоке против Англии, то есть символ революции, и мы этим как будто нарочно говорим падишаху: «Борись с Англией сколько хочешь, результатом будет революция у тебя самого» [61].

Особое беспокойство вызвала у Чичерина ленинградская составляющая программы, по его мнению, необходимо было дать Ленинграду точные инструкции по всем вопросам визита. «Напоминаю, что в юбилейные торжества т. Киров при иностранных консулах вспомнил о том, как в 1918 году консулы протестовали против террора, и сказал: «Вместо этих отвратительных консулов скоро будут красные консулы других советских государств», не скажет ли Киров «что-нибудь подобное относительно королей» [62]. Кроме этого, Чичерин подчеркивает, что «Аманулла-хан в полной мере поддерживает ислам и свои главные речи произносит в мечетях. Наша публика склонна считать его <…> чем-то вроде интеллигентов прежнего времени, выходцев из высших слоев, и будут говорить с ним о религии в тоне единомышленников, это особенно возможно в Ленинграде» [63].

Замечания Чичерина демонстрируют не только его глубочайшие познания в области дипломатического протокола, стиль изложения отличает удивительная самоирония, присущая истинным интеллектуалам.

В это время Чичерин был не единственным высокообразованным дипломатом в Наркомате иностранных дел, к числу дипломатической элиты по праву принадлежит и А.М. Коллонтай. Поэтому не случайно, что, когда остро встал вопрос о сопровождении супруги падишаха, Флоринский пишет Кара-хану, что «наилучший и единственный, пожалуй, выход из положения – это приезд в Москву т. А.М. Коллонтай <…> Не приходится говорить, что т. А.М. Коллонтай обладает всеми необходимыми качествами и если возьмется за это дело, то блестяще его выполнит. Титул ее – посланника – также играет большую роль и, конечно, будет оценен афганцами» [64].

Карахан предлагает организовать приезд Коллонтай под видом отпуска или очередного прибытия по текущим делам, чтобы этот приезд в глазах окружающих выглядел случайным совпадением. Предполагалось, что «заботы» Коллонтай о королеве ограничатся Москвой и Ленинградом [65]. В частном письме Флоринский успел предупредить Коллонтай, до получения ею телеграммы от Чичерина с вызовом в Москву, о цели ее визита. Подобная «любезность» была очень важна для Александры Михайловны, так как избавила ее от лишних волнений («Ради приятного не вызывают») и позволила в Берлине подготовиться к приему, «обмундироваться», купив в Берлине меховую шубку (для вечеров), платье «для чая», шляпку, туфли и пр. О мехах и туалетах Коллонтай много говорили, но на самом деле она «умела носить платья», и именно это позволяло ей выглядеть королевой. Решение пригласить Коллонтай было принято в отсутствие Литвинова, который не придавал большого значения представительской линии и вряд ли одобрил ради соблюдения норм протокола «срывать» полпреда. Следует отметить, что, в отличие от Чичерина, Литвинов не видел большого смысла в сближении СССР с Ближним Востоком. Максимальную пользу от визита падишаха решил извлечь именно Чичерин [66].

11 апреля 1928 года был утвержден «план встречи и приема афганского падишаха в Москве», в котором забота о королеве в Москве и Ленинграде поручалась Коллонтай.

Результат подготовки к визиту

Подготовительная работа по подготовке визита падишаха практически завершилась к 1 мая 1928 года.

К этому времени была напечатана на персидском и русском языках окончательно согласованная с афганскими представителями московская программа пребывания, рассчитанная на семь дней, сделаны приглашения на два приема (3 мая – правительственный, 4 мая – от имени коллегии НКИД), выполнено «расписание стола обоих наших обедов», составленное по немецкому образцу (обед Гинденбурга в