— О! — вскрикивает старушка. — Кузина моей прапрабабки тоже из Германии!

— О! — кричит папа так, словно всю жизнь мечтал это услышать.

Неллина башня из мороженого рушится и хлопается на стол перед старушкой.

— О! — восклицает та, но уже не так восторженно.

— Сорри, — говорит папа и вытирает старую даму своим платком.

Нелли вдруг встает и ни слова не говоря исчезает.

— Что это с ней? — недоумевает папа.

Ловко она это обставила с мороженым, Нелли.

Может быть, мне тоже надо было опрокинуть мороженое на платье старой леди.

Правда, тогда она не вскрикнула бы «О!», а спросила, уж не на диете ли я.

Вот теперь можно просто выкинуть мороженое в урну у лавочки — папе все равно не до меня. Он таращится то туда, где исчезла Нелли, то на озеро.

— Скоро придет корабль с мамой и Кларой, а мы потеряли Нелли.

— Слушай… — начинаю я.

Но папа не слушает — он мечется в поисках Нелли, а я стараюсь рассмотреть маму и Клару на каком-нибудь из кораблей.

Люди в синих дождевиках выстраиваются в странные очереди у причала, а потом всходят на корабль. Как синие лемминги, которые через секунду кинутся в водопад, а до этого послушно отстоят положенное им в очереди. Раньше индейцы тут и вправду кидали в воду людей — молоденьких девушек: их приносили в жертву каким-то своим богам. А один вождь ирокезов прыгнул однажды вслед за своей дочерью — потому что не мог жить без нее.

Думаю, папа бы так не поступил никогда.

Он секунду смотрел бы мне вслед, а потом решил, что я больше не вернусь и он может с чистой совестью доесть мое мороженое.

— Так надолго оставить нас одних! Ты ни за что не можешь нести ответственность! — орет папа маме в лицо, когда она сходит с Кларой на берег.

У папы так всегда: если он думает, что в чем-то виноват, то первым делом орет на всех остальных.

«Он панически боится разочаровать других и поэтому становится агрессивным», — объяснила мне мама однажды. Орать на других, чтоб не орали на тебя, — не такая уж и бессмысленная стратегия.

— Где Нелли? — спрашивает теперь мама.

Вовремя.

— Смылась! — говорю я и чуточку ухмыляюсь.

— Смылась? — Маме совсем не до шуток.

— Я все это время ищу ее, может, теперь и вы наконец-то поучаствуете! — сердится папа, а мама цедит: «Вольфганг!».

Мимо нас едет машинка-поезд, на которой можно проехаться по территории парка у водопада. Люди с интересом пялятся на папу. Наверное, сейчас они его сфотографируют. Я улыбаюсь и надеюсь, что они думают: ну, в Германии просто так громко говорят и при этом немножко краснеют лицом. А когда машинка уезжает, мне приходит в голову мысль.

— Можно отправиться на поиски Нелли на поезде, — говорю я маме.

— Отличная мысль! — соглашается она. — Вы с папой поедете на поезде, а мы с Кларой подождем Нелли тут.

Ну почему бы мне иногда не держать язык за зубами!

Теперь придется колесить вокруг водопада с орущим папой. Мама покупает нам билеты за два доллара и мы встаем в очередь. К пане вдруг снова вернулось хорошее расположение духа и он хвалит меня за гениальную идею — так мы точно скоро найдем Нелли, говорит он. Поезд подходит, и я стараюсь сесть в последний вагон. Тут гораздо меньше людей — будет не так стыдно, если папа снова начнет кричать.

А еще у последнего вагончика нет оконных стекол — и можно высунуться по пояс, высматривая Нелли.

Папа глядит направо, я налево. Мы объезжаем водопад со всех сторон, но Нелли и след простыл. Папа снова нервничает, и я предлагаю поспрашивать, не видел ли ее кто. А через секунду уже жалею об этом.

Как же я могла забыть, что папа никогда в жизни никого ни о чем не спрашивает. А кроме папы спросить некому — поэтому приходится мне. Я высовываюсь из окна и ору: «Excuse me! Have you seen a sixteen year old dark haired girl?»[2] Фраза кажется мне ужасно странной, но папа заставляет орать именно так. Я спрашиваю снова и снова и уже все путаю: «Excuse me, have you seen a sixteen hair old girl?»[3] и «Excuse me, have you haired a sixteen year old girl?»[4]

Люди переспрашивают «Пардон?», а я кричу в ответ: «Have you yeard a sixteen girl old hair?»[5], и тогда они качают головой и смотрят на нас так, словно хотят покрутить у виска, но не решаются, ведь в Америке никогда не знаешь, вдруг у сумасшедшего перед тобой в кармане пистолет.

Пассажиры в вагончике злятся на нас с папой и время от времени шикают, потому что из-за моего крика они совершенно не слышат слов рейнджера, сидящего за рулем.

Когда я замолкаю, папа пихает меня локтем в бок, показывает на прохожих и говорит: «Спроси-ка еще у этих!» В конце концов голос в динамике произносит: «Светловолосая девочка там, сзади — перестань орать на людей».

Я краснею так, как не краснела никогда в жизни.

— Видишь, — шиплю я папе. Он поворачивается к людям, которые сидят у нас за спиной, мямлит что-то вроде «Моя дочь потеряла подругу» и, извиняясь, пожимает плечами.

Я тоже поворачиваюсь к ним и возражаю:

— Она вовсе не моя подруга!

Тогда папа снова поворачивается назад и рассказывает, что Нелли должна была быть моей подругой и не стала ею только потому, что я бука и социофоб, поэтому та и сбежала.

Потом я сказала пассажирам — если тут кто-то и социофоб, то это папа, а люди ответили, что, судя по всему, наша проблема вовсе не социофобия, ну а потом поезд снова пришел туда, откуда мы уехали — и там уже стояли мама с Кларой и махали нам.

Мы искали Нелли целых три часа — а потом сдались и пошли к машине.

Усевшись на заднее сиденье, я понимаю, как же удобно ехать без Нелли. Вытягиваю ноги. Ага, вот в чем дело: рюкзака Нелли тоже нет.

Мы снимаем комнату в мотеле неподалеку.

Честно говоря, мне странно, что Нелли все еще не объявилась. Я-то думала, она помаринует нас немного и явится как ни в чем не бывало. Но, кажется, она и вправду убежала.

— Надо действовать систематично, — папа сидит на одной из огромных двухспальных кроватей. — Пункт первый: Нелли убежала. Пункт второй: ровно через пять дней нам нужно сдать ее с рук на руки Фицмартинам. Пункт три: отсюда вывод, мы должны ее найти.