сквозь туман веков, и поэтому их можно простить за то, что видят они плохо. Но вряд ли кто-либо смог назвать любовь, горевшую в моей душе в эту минуту, каким-нибудь недостойным словом, ибо, клянусь всем небесным воинством, никогда не было более чистого и яркого пламени, горевшего на алтаре преданности, чем то, что зажгли глаза моей возлюбленной.

Когда я вскочил в седло, я на мгновение взглянул вверх. Солнце потускнело, а небо заволокло серой дымкой. По нашим рядам прокатился низкий громогласный крик, эхом отозвавшийся из сотни тысяч ассирийских глоток, и в одно мгновение исчез влюбленный, остался только мужчина и воин. Мой мозг был холоден, глаза ясны, а мускулы напряжены для боя, когда я медленно ехал по коридору между двумя половинами нашей ликующей армии на поле битвы, и когда я выехал из наших рядов, из такого же проема, разделившего кричащие войска Ашшура, выехал самый величавый воин, которого мне когда-либо посчастливилось встретить в бою.

В шлеме из золота и стали, как у меня, в кольчуге с головы до колен, сверкающий драгоценными камнями и ослепляющий пурпуром Великий царь выехал на коне, белом, как снег на Эльбурсе[3]. Мы остановились и отсалютовали, потом он свернул влево, а я вправо, и мы галопом понеслись вдоль длинных рядов наших ликующих армий.

Не успел я проскакать и двухсот метров, как кто-то крикнул мне из шеренги, и я припал к шее лошади как раз в тот момент, когда мощно пущенная стрела просвистела в футе над моей спиной.

— Спасибо, друг! — я рассмеялся, увидев, как древко наполовину зарылось в землю передо мной. Я все скакал вперед, пока крики Ашшура не переросли в вопли, потому что они решили, что я удираю от следующей стрелы. Так оно и было, потому что вторая стрела не долетела, а третья летела так медленно, что я поймал ее кожаной перчаткой и сломал пополам. Теперь настала очередь Армена кричать от восторга, потому что у меня было три стрелы, а у Великого царя не осталось ни одной.

Поэтому я остановил коня и спрыгнул на землю. Я приставил стрелу к тетиве и подождал, пока Нимрод развернется, чтобы атаковать меня на коне, как он должен был бы сделать сейчас, если только он не ускакал совсем. Я видел, как в полукилометре от меня он развернулся и, словно молния, полетел в мою сторону, подняв щит и опустив голову. Я оттянул стрелу до наконечника и пустил ее. Обе армии затаили дыхание, когда стрела запела в воздухе. Она попала в медный щит Нимрода на пядь ниже верхнего края щита, пробила его, как натянутую льняную тряпку, и врезалась в землю в добрых пятидесяти шагах от Нимрода.

Надо было слышать крик, который вознесся от Армена, когда я выпустил вторую стрелу в Нимрода, который был всего в сотне шагов от меня. Стрела попала точно в стальную шишку щита и разлетелась в щепки от удара о твердый металл центральной пластины. Но еще до того, как вторая стрела попала в цель, я уже приготовил третью. Я натянул стрелу до наконечника, как и другие, и пустил ее в полуденное солнце. Обе армии взревели так, что даже Нимрод посреди атаки поднял голову, чтобы посмотреть, что случилось, так как стрела улетела в небо за пределы видимости, и никто не увидел, куда она упала.

В следующее мгновение я уже был в седле и, увернувшись от несшегося на меня Нимрода, позволил ему проскочить мимо. Я поднял щит и опустил копье, и пока Нимрод разворачивался, я погладил шею жеребца, шепнул ему несколько слов, и мы бросились вперед быстро и прямо, как одна из моих стрел. Не родился еще конь, и не появился еще всадник, который мог бы выдержать такую атаку!

Мы столкнулись с грохотом, звук которого пролетел вдоль всего фронта. Каждое копье попало точно в центр щита и раскололось до руки, но мое было длиннее на фут, и поэтому мой удар пришелся первым. Какую-то долю мгновения мы балансировали в этом положении, конь против коня и человек против человека, а потом я почувствовал, что смещаюсь вперед. Всем, что осталось от моего копья, я ударил коня Нимрода по глазам, ослепив его. Конь свалился, и доспехи Великого царя со звоном ударились о землю.

Раздался торжествующий крик Армена и вопль ярости Ашшура, но то, чего ждали обе армии, так и не произошло. Мой меч уже выскочил из ножен и высоко сверкнул в солнечном свете, так как ставка была слишком велика, чтобы терять полученное преимущество. Еще мгновение, и Нимрод должен был бы сдаться или умереть, но прежде чем я опустил меч, мой конь отскочил назад, словно под его передней ногой вспыхнул огонь, и замер, дрожа и обливаясь потом, в десяти шагах от поверженного царя.

В то же мгновение обе армии и многотысячная толпа, сгрудившаяся на городской стене, исторгли такой крик, какого никогда еще не издавал голос человека и не слышали уши. Я огляделся, чтобы понять, что это значит, и увидел зрелище, от которого у меня остекленели глаза и кровь застыла в жилах от ужаса.

Огромная башня, увенчанная храмом с вечным огнем, раскачивалась из стороны в сторону, как пальма в бурю, а три башни Ниневии валились со стен градом кирпичей и пыли. Вот, как подрубленная сосна, могучая башня Бэла зашаталась и рухнула всей длиной на армию Ашшура. Земля подпрыгнула и затряслась под ногами, огромные облака пыли поднялись там, где когда-то стояла самая мощная армия, которая когда-либо выходила на войну, и из-под обломков башни донеслись такие крики и вопли агонии и ужаса, что их эхо все еще звенит в моих ушах через пропасть длиной в пятьдесят веков.

Внезапно страх разорвал оковы ужаса, сковавшие меня, и с одной мыслью в голове и одним дорогим именем на сухих дрожащих губах я вонзил шпоры в бока коня и помчался к центру нашей линии. Когда я добрался до того места, откуда выехал на личный бой, я обнаружил, что дисциплина уже сменилась паникой, ряды были сломаны, лошади скакали на месте и тряслись от ужаса или яростно метались взад-вперед с бледными, выпучившими глаза всадниками на их спинах.

Мужчины, которые до последней минуты не знали страха, кричали друг на друга, как испуганные женщины, бегали туда-сюда или бросались на землю и рвали ее горстями в агонии безумия. Огромные зияющие трещины открывались и снова закрывались в