Возле лестницы я столкнулась с Леней и Мариной, они о чем-то спорили вполголоса. Когда я подошла, она подняла на меня глаза и сказала растерянно:

— Представляешь, я не смогла туда зайти. Ленька забыл, конечно, кучу всего, и Дашкины одежки взял не все, и белья не нашел, и много всего по мелочи, я хотела сходить сама — и не могу, боюсь, дым еще этот ужасный. — Она снова повернулась к Лене: — Я не пойду туда, давай не будем зря терять время, смотри, я тебе все тут написала, Дашкин красный комбинезон на меху висит в шкафу справа, и надо взять мой лыжный костюм, тот, белый, он очень теплый, в этой жуткой куртке я не поеду, и термобелье, Леня, ты же помнишь, где оно, ты сам его туда складывал. — Леня, закатив глаза, взял список у нее из рук и пошел к выходу, а она крикнула ему вслед: — И не забудь в спальне мою шкатулку, она на столике возле зеркала.

— Марина, — Леня обернулся уже с порога, — мы едем не в Куршевель, ну на фига тебе там цацки твои, — и, не дожидаясь ответа, вышел за дверь.

— Моя бабушка, — сказала Марина вполголоса — самообладание уже вернулось к ней, она опять была спокойна и даже слегка улыбнулась, — всегда говорила мне — бриллианты хороши уже тем, что их всегда, если понадобится, можно обменять на кусок хлеба. Места много они не занимают, и вот увидишь, Аня, они нам еще пригодятся, так что я бы на твоем месте тоже взяла с собой все, что у тебя есть.

Мы носили вещи еще два часа, сделав короткий перерыв на еду — накормив детей (даже Мишка безропотно съел тарелку каши), Ира все-таки приготовила яичницу, которую все ели на бегу, даже не усаживаясь за стол, — и мне даже не было жаль, что не удалось последний раз посидеть за нашим большим столом, который я так любила, — слишком странная это была бы компания; из остававшегося хлеба и сыра она наделала бутербродов, которые завернула и положила по свертку в каждую машину. Каждый раз, когда казалось, что все уже собрано, кто-нибудь вспоминал о чем-то очень важном — инструменты, говорил Сережа, и они с папой устремлялись в подвал, на пути крикнув мне — Анюта, ты взяла бы справочник какой-нибудь медицинский, нет у вас? У нас есть, — говорила Марина, и Леня снова бросался через дорогу, в свой пустой дом с темными окнами — и для всякой новой вещи приходилось искать свободное место, снова переставляя сумки, мешки и коробки; три машины стояли на площадке перед домом с задранными вверх багажными дверцами — в наступающих сумерках они выглядели, как диковинная скульптурная группа. Разоренная Нива стояла тут же, папа Боря снял с ее крыши длиннющую антенну и вынул из салона коротковолновую рацию — Сережа отдал ему свою, когда покупал себе новую, — и полез в мою машину подключать ее. Я всегда терпеть не могла эту рацию — у тебя антенна, как у таксиста, говорила я; на самом же деле меня сердила Сережина привычка слушать разговоры дальнобойщиков — «куплю топливо, на сорок пятом километре машинка работает, ребята, поосторожней», в последнее время это была любимая Сережина игрушка, и в наши редкие совместные поездки он обязательно включал ее, расшифровывая чужие разговоры сквозь шорох помех, пока я злилась и курила в окошко. Пошел легкий снег. Когда место в машинах закончилось, последние коробки прикрутили к багажнику на крыше Сережиной машины, обмотав полиэтиленовой пленкой. Последними Сережа вынес из дома заряженные ружья и отдал одно из них Лене — ты стрелять-то умеешь? — спросил он, но Леня только обиженно пробурчал что-то и унес ружье к себе в машину. Наконец сборы закончились — папа встал на пороге дома и крикнул внутрь:

— Все на выход, собираться можно вечно, уже половина пятого, ждать больше нельзя, — и тогда Марина с Ирой вывели детей; когда все уже были снаружи, Сережа сказал мне:

— Пойдем, Анька, закроем все.

Выключив везде свет, мы немного постояли в прихожей, у самой входной двери. Сквозь большие окна внутрь дома по-лунному мягко заглядывал неяркий уличный фонарь, отбрасывая на светлый, испещренный паутиной мокрых следов пол вытянутые, бледные тени. В дальнем углу коридора белел какой-то смятый, забытый листок бумаги. У нас под ногами, в небольшой лужице подтаявшего снега, мокли ненужные теперь тапочки, почему-то их было пять штук, именно пять, и я наклонилась, чтобы собрать их, нужно найти шестой, обязательно нужно найти его, он наверняка где-то здесь, и составить их аккуратно, парами.

— Аня, — сказал Сережа за моей спиной.

— Сейчас, — ответила я, сидя на корточках и заглядывая под калошницу, — я только найду…

— Не надо, — сказал Сережа. — Брось. Пойдем.

— Ну подожди полсекунды, — начала я, не оборачиваясь, — я только… — и тогда он положил руку мне на плечо:

— Вставай, Анька, все, — и когда я поднялась и взглянула ему в лицо, улыбнулся: — Ты как капитан, последним покидающий судно.

— Не смешно, — ответила я, и тогда он обнял меня и сказал мне в ухо:

— Я знаю, малыш. Давай не будем затягивать этот момент, пойдем скорее, — и шагнул через порог, и стоял снаружи с ключами в руке до тех пор, пока я не вышла за ним.

Леня с Мариной были уже возле своей машины и устраивали девочку на заднем сиденье, закрепляя ремешки детского кресла, а папа, Мишка и Ира с мальчиком стояли поодаль и смотрели, как мы запираем дверь.

— Ира, вы с Антошкой поедете с отцом на Анькиной Витаре, — сказал Сережа, — пап, возьми у Ани ключи, Мишка, садись в машину.

— Пойдем, Антон. — Ира взяла мальчика за руку, и он молча пошел за ней, но перед самой машиной неожиданно выдернул руку из ее ладони и громко сказал:

— Я хочу с папой.

— Мы поедем с дедушкой, Антон, а папа поедет рядом, и мы будем говорить с ним по рации. — Ира наклонилась к нему и взяла его за плечи, но мальчик оттолкнул ее.

— Нет! — крикнул он. — Я поеду с папой!

Мишка, уже успевший залезть в машину, высунулся снова, чтобы посмотреть, что происходит, — а мальчик запрокинул голову, чтобы видеть наши лица; все мы — четверо взрослых — стояли вокруг него, ему мешал глухо застегнутый под подбородком капюшон, и он выгнул спину, чтобы удобнее было смотреть на нас, — это была почти угрожающая поза, он стоял со сжатыми кулаками, но не плакал, глаза у него были широко раскрыты, губы поджаты, он оглядел нас медленно, одного за другим, и еще раз крикнул — очень громко:

— Я поеду с папой! И с мамой!

— У него была сложная пара недель, — сказала Ира вполголоса. Сережа сел на корточки возле сына и начал что-то говорить ему, видно было, что он растерян и сердит, мальчик не слушал его и яростно мотал головой, туго упакованной в капюшон, и тогда я сказала:

— Борис Андреевич, верните мне ключи, Мишка, вылезай, мы поедем на Витаре, а Ира с Антоном сядут к Сереже.

Мальчик немедленно повернулся и, схватив Иру за руку, потащил ее к машине; Сережа беспомощно посмотрел на меня и сказал:

— Только до Твери, Анька, а потом пересядем.

Я кивнула ему, не поднимая глаз, и протянула руку за ключами от машины. Папа Боря подошел ко мне поближе.