Сначала я смирилась с очередным отказом, но потом, ближе к вечеру, внутри все сжалось. Дрожало, ходило ходуном, толкало к горлу приступы тошноты, а в голову азбукой Морзе посылало отрывочные сигналы: пятница… впереди два дня… плохо, очень плохо… надо увидеть.

Приказы успокоиться, отдаваемые самой себе рациональной частью «я», тут же захлестывались внутренней истерикой.

Надо было что-то делать – опять звонить, просить помочь. Позвонила, попросила, обещали помочь.

На этот раз помогал совсем незнакомый, но очень доброжелательный врач. Он несколько раз сам перезванивал и говорил, что, к сожалению, видимо, сегодня уже не получится пройти в реанимацию: конец недели, все ушли с работы, получится только в понедельник, вы попросите дежурного реаниматолога – человек же. Я благодарила его за беспокойство и понимала, что попытка достучаться до человека в молодом дежурном враче будет напрасной.

Когда вышел очередной очень юный врач, при одном только взгляде на него я поняла, что меня ждет оглушительный провал. Он был много младше меня или производил такое впечатление – невысокий, худенький, с черными, как у галчонка, глазами и невероятно правильный.

Таких видно издалека: настоящий отличник с горящим прямым честным взглядом. Когда на экзамене напротив тебя садится такой студент, можно задать ему всего лишь пару вопросов и смело ставить «отлично», даже не листая зачетку. Хороший парень, наверное, из него получится настоящий толковый врач. Но для меня в тот вечер он был худшим из всех возможных вариантов…

Пропускать меня он, естественно, не собирался. Но и я не сдавалась, решив пойти на хитрость. Назвав имя Бегемотика, которое, по моим соображениям, должно было иметь немалый вес среди местной медицинской молодежи, я стала вдохновенно и отчаянно врать, поскольку другого выхода не было.

– Мы говорили с ним вчера и сегодня днем. Он разрешил мне пройти вечером и должен был вам передать. Наверное, просто забыл или не успел. Он уже пускал меня! Вы ему позвоните и спросите, он подтвердит! Давайте вместе ему позвоним!

Я надеялась, что он не станет отвлекать своего маститого старшего коллегу от приятных пятничных дел, а если и позвонит, тот, чтобы отделаться, не вникая, скажет что-нибудь нейтральное и, возможно, на мою удачу, похожее на подтверждение.

Но юный врач действительно оказался отличником. Он и ухом не повел, лишь строго глянул на меня и поправил на носу очки в тонкой черной, как его глаза, оправе. Вероятно, к такой шитой белыми нитками хитрости прибегал каждый второй родственник крайне тяжелых больных.

– Мой коллега уехал в Москву. Звонить ему я не буду. Он один раз проявил свою добрую волю, не надо настаивать.

Отличник смотрел отчаянно честным, твердым и каким-то истовым горящим взглядом. Он словно сам себя пытался убедить в том, что поступает правильно, и этот горящий взгляд маскировал дрожь, которую вследствие юности ему не удавалось скрыть до конца. Своим взглядом он словно говорил: «Нельзя, нельзя, нельзя, ну поверь же мне, что нельзя, потому что нельзя, ну перестань меня уговаривать, ну не мучай ты себя и меня, ведь не пущу все равно!» Было совершенно очевидно, что он скорее падет в неравной борьбе с превосходящими силами родственников пациентов, но не оставит вверенный ему рубеж в виде двери хирургической реанимации.

Несолоно хлебавши, я поплелась обратно. Когда спускалась к гардеробу, зазвонил телефон. Незнакомый доброжелательный врач быстро говорил:

– Получилось! Дозвонился! Подходите и спрашивайте такого-то, пропустят.

Я сломя голову понеслась обратно, пока время общения с родственниками не закончилось – поди потом дозовись врача из отделения в коридор. Отличник все еще охранял дверной проем, разговаривая с другими посетителями. Протолкнувшись к нему и сменив просящий тон на командный, я назвала имя нужного мне врача. Он удивился:

– Это я и есть.

– Значит, вы меня и пропустите.

– Значит, вы меня обошли?

Я развела руками, счет был 1:0 в мою пользу. Он посверлил меня отчаянно честным взглядом, раздул тонкие ноздри, неодобрительно встряхнул головой и, велев подождать минуту, прошел в отделение. Вернулся быстро. Неистовый огонь в глазах погас, он сразу как-то смягчился и провел меня в палату, предупредив, что как только скажет уходить – никаких препирательств. Правила я знала и неукоснительно им следовала.

Никто меня не торопил. Несколько раз Отличник невзначай заглядывал в палату, но, удостоверившись, что я не причитаю, не рыдаю и не трясу неподвижное тело, тут же делал вид, что просто проходил мимо, и удалялся. Устав стоять, я опустилась на колени перед постелью. Медсестры с поста заметили это:

– Вам же неудобно! – и принесли мне стул.

Минут через двадцать к кровати все-таки подошел Отличник. Его черные глаза вновь горели огнем. Видимо, теперь огонь подпитывало подозрение, что я окажу ему сопротивление и не захочу уходить. Но спорить с ним в мои планы не входило, я и так была благодарна, что он дал мне больше времени, чем обычно.

На обратном пути из больницы мне опять позвонил организовавший проход врач и спросил, может ли он еще чем-то помочь.

– Неужели все так плохо? Может, что-то еще можно сделать? Давайте я позвоню нейрохирургам, посоветуюсь. Я вам перезвоню!

Больше он не звонил, и я понимала: это не потому, что он забыл о своем обещании, просто ему сказали то же, что и мне в 12:00 и 18:00, и добавить тут нечего.

Но я все равно запомнила этого врача, которого никогда не видела и, скорее всего, никогда не увижу. Запомнила навсегда, потому что он показал мне – вечер пятницы можно провести вот так, пытаясь помочь незнакомому человеку, которого никогда не видел и, скорее всего, никогда не увидишь.

Потом, когда я была уже возле дома, в телефонной трубке раздался взволнованный голос знакомой, говорившей в тот день с известным священником:

– Батюшка спрашивает, а что вы его не крестите? Есть же мирское крещение!

Меня словно током ударило. Я схватилась за голову: знаю-знаю! Ведь сама же об этом читала в другой, такой далекой счастливой цветной жизни. Как я могла забыть об этой возможности! Экстрасенс, биополе… сколько времени зря потратила.

Крещение – единственное из семи таинств церкви, которое может совершить обычный крещеный мирянин и даже, как отмечалось особо в давно прочитанной мной книжке, женщина.

Такое исключение возможно в случае реальной угрозы жизни человека: при смертельной опасности – не важно, новорожденный это младенец или взрослый человек, в отдаленных местностях, где нет церкви и нельзя пригласить священника. Если человек выживает, крещение должен дополнить и завершить священник – совершить таинство миропомазания и воцерковить крещеного. Но даже если крещенный мирянином человек умирает, крещение считается действительным, и это дает право поминать умершего за богослужением как полноправного члена Церкви Христовой.

Как же попасть обратно в реанимацию, в которой я только что была, ведь Отличник второй раз не пустит? Я вспомнила его горящий взгляд: нет, точно не пустит…