– Нет, ничего!.. – Я даже не вспомнила в этот момент о найденном в кустах портфеле деда Леши.

– Ладно. Понял. В клуб пока не приходи. Не исключено, что тебе придется на некоторое время уехать.

– Это из-за этого ублюдка, которого я...

– Да!

Через несколько дней я приехала в Митино, чтобы забрать урну с прахом из крематория. Нашла дверь с оптимистичной надписью «Выдача прахов». Меня потрясло сочетание запахов, витавших в этом, по сути, складском помещении – здесь пахло кондитерской и... смертью одновременно.

Действительно, миловидная и доброжелательная толстушка лет тридцати пяти попивала растворимый кофе с кремовым тортом. Ее окружали многоярусные полки, заставленные сотнями урн с прахами кремированных граждан. Поздоровавшись со мной, она с наслаждением протолкнула в рот и прожевала большой зеленый цукат, после чего сообщила, что если я хочу захоронить прах дедушки в Москве или в Московской области, то необходима справка о том, что какое-то кладбище готово произвести это захоронение. Мне еще никогда до этого не приходилось никого хоронить, и с московскими и областными кладбищами я была не знакома. Увидев мою растерянность, тетечка взмахнула руками:

– Неужто, милая, мне тебя врать учить? Или у вас в Африке все такие честные?! – Она хихикнула, и все пышное тело ее заколыхалось под серым рабочим халатом. – Да скажи ты мне, что не в Москве, а в Зажопинске каком-нибудь могилка будет, и я тебе просто обязана буду прах отдать! Хоть в Африку свою вези, если с таможней договоришься. Мне главное, чтобы ты сама сказала: «Не в Москве! И всё!»

– Не в Москве! – повторила я. – И всё!

Тетечка сдвинула чашку и раскрыла перед собой журнал «Выдача прахов».

– Ну, называй!

– Что называть?

– Город, шоколадка ты моя! Город, где дедушку похоронишь, называй! Любой, ё-мое! Ну!

Я на секунду задумалась и вдруг поняла, что похороню Алексея Матвеевича рядом с моим отцом. По крайней мере, не так одиноко будет лежать. Я назвала родной город отца.

– А паспорт-то русский у тебя есть?

Я протянула ей паспорт с пропиской. Толстушка с интересом поглядела на мою фотографию.

– Ишь ты! Все как у людей! Хотя дедушку твоего я бы и по африканскому паспорту выдала. Видать, не чужой был тебе человек! Тоже черный? – поинтересовалась она.

Я покачала головой:

– Белый... Но очень хороший!

– Бывает! – Тетечка понимающе кивнула и, прикрыв от наслаждения глаза, даже томно постанывая, отправила в рот кремовую розочку с безе. У меня возникло ощущение, что едва дотронувшись губами до вожделенного лакомства, она кончила!

Через десять минут я уже сидела в маршрутке, прижимая к себе сумку с керамической урной внутри.

И на ухабах пепел Алексея Матвеевича стучал в мое сердце...

В ближайшие дни мне предстояла поездка на отцовскую малую родину.

Но несколько дней урна с прахом старика все же погостила на книжной полке в его осиротевшей комнате.

Сама не знаю, почему так долго не получала права и не покупала машину. Честно говоря, последние пару лет поступления из прямо-таки таинственного Афганского фонда были столь значительны, что я вполне смогла бы приобрести какой-нибудь маленький японский автомобиль. Но... в этот раз добираться мне пришлось на перекладных – поездом до областного центра, а дальше – три часа на автобусе.

Билет я купила днем в день отправления. Спального вагона с двухместными купе в составе этого поезда, к сожалению, не было, и мне пришлось довольствоваться нижним местом в обычном купейном вагоне. Я не стала просить никого сопроводить меня. Безусловно, странно, когда молодая женщина одна едет с прахом, чтобы захоронить самого близкого ей человека. В какой-то момент я почти решилась позвонить либо Косте, либо Батыю. Но не стала этого делать. Даже не сказала никому о планируемой поездке! Почему?! Да потому, что я, черт побери, – тигре!

Вечером я отправилась на Ярославский вокзал, прихватив с собой сумку с самыми необходимыми вещами и уложенной в полиэтиленовый пакет керамической урной с прахом. Поезд отходил в половине первого ночи и прибывал в конечный пункт назначения в шесть утра. Я сплю обычно восемь-девять часов, но и такой короткий отдых – лучше, чем ничего.

Моими соседями оказались двое мужчин. В четырехместном купе нас ехало трое. Одна верхняя полка осталась не занятой. Когда я вошла внутрь, возле окна уже сидел дядечка располагающего вида и неопределенного возраста, одетый в строгий темный костюм, а на носу его красовались золотые очки, сделанные «под старину». В общем, облик моего первого попутчика был самый что ни на есть профессорский. Но с лица его не сходила веселая, может быть, даже слегка ехидная улыбка. Увидев меня, он сразу встал, представился как Адам Генрихович Берг. Услышав мое имя, выразил восторг по поводу того, насколько оно мне подходит. Адам Генрихович сразу предложил мне безжалостно «выгонять» его из купе, когда мне нужно будет переодеваться и готовиться ко сну. Второй попутчик, довольно противный человек, лет сорока от роду, запрыгнул в вагон буквально в момент, когда состав тронулся. Мужчина был слегка навеселе и насквозь пропах табачным перегаром. Он внес самого себя внутрь купе, словно драгоценный подарок, сразу представился Вадимом Петровичем Дубисом, журналистом-международником, и пришел в крайнее недоумение, граничащее с негодованием, когда убедился, что его соседи по купе не только не читали его репортажей и статей, но и вообще не подозревали о его существовании.

Едва поезд тронулся, появилась проводница. Ослепительно улыбаясь золотыми передними зубами, миловидная татарка собрала билеты и деньги на белье, после чего молниеносно принесла чай с печеньем. Отказываться мы не стали. Все еще надутый журналист направился курить в тамбур, и мы остались вдвоем.

Перед тем как приступить к чаепитию, я расположила на пустующей полке сумку с дорогим мне прахом. Там уже лежали вещи моего первого попутчика. Из полиэтиленового пакета выглядывал корешок книги, видимо по формату не вместившейся в небольшой кожаный портфель. Среди множества мелких и стертых до неразличимости букв на корешке красовалось тисненное золотом заумное слово «гештальтпсихология».

– Вы изучаете гештальтпсихологию? – спросила я интеллигентного дядечку. – Или вы ее преподаете?

Меня всегда интересовало, что же это такое.

– Не вникайте – хрень это все! Хрень на постном масле! – ответил он неожиданно весело. – Поверьте специалисту. Ведь я, дорогая Эва, по основной своей профессии – психиатр.

Адам Генрихович оказался человеком крайне словоохотливым, контактным и даже артистичным. За пять минут между нами без всякого напряжения с моей стороны возникли чуть ли не приятельские отношения, и Берг поведал мне о том, как обстоятельства принудили его изменить благородной профессии с тем, что он всегда считал обыкновенным шарлатанством.