– Снегирева! Снегирева, вернись! Я немедленно позвоню твоей матери! – истошно и мерзко орала ей вслед Люстра.

Но Галя больше не оборачивалась, а Люстра, посчитав, видимо, что догонять ученицу ниже ее учительского достоинства, вошла в класс.

Она поняла, что бежит, лишь тогда, когда очутилась около автобусной остановки. Просто дыхание сбилось, и сердце вырывалось наружу, да и в горле пересохло так, что каждый вздох отзывался острой, почти нестерпимой болью. В автобусе Снегирева плакала, но плакала безотчетно, не замечая собственных слез. Просто они текли по ее щекам, а Галя не обращала на них никакого внимания. Сидела, гордо выгнув спину, как каменное изваяние, слушала удары своего сердца, постепенно приходящие в норму, и смотрела, уткнувшись невидящими глазами в точку наверху. В голове ее, как строчка из привязчивого и надоевшего шлягера, назойливо крутилось шесть слов: «Посвящается любимому калеке двадцать первого века».

Автоматически вышла она из автобуса и пошла по тротуару. А когда остановилась вдруг как вкопанная, то поняла, что находится около дома Игоря, прямо перед его подъездом.

– Я звонила тебе вчера…

– Я был у врача.

– У врача, – тихим эхом, почти одними губами отозвалась Снегирева.

– Да, у врача… – Теперь уже это было похоже на настоящее эхо, подхватившее короткое слово и повторяющее его на разные лады.

– И что сказал врач?

– Пока все без изменений. – Игорь смотрел на нее неотрывно, пристально, будто пытался увидеть ее мысли, прочитать их, как текст, написанный на мониторе компьютера. – У тебя что-то случилось?

– Да, случилось… А ты получил мои стихи?

– Получил. Они настоящие… Они просто замечательные. И все-таки давай о стихах после. Что у тебя произошло? – С неописуемой тревогой вглядывался в лицо Гали Игорь.

Его карие глаза немного сощурились, казалось, он хотел сейчас проникнуть в самое сердце девушки и увидеть, что в нем творится, какие бури бушуют там и что за горе привело Галю к нему.

И Галя рассказала Игорю все. Начиная с той ночи, когда она не спала, и ей казалось, что он тоже не спит и пишет, вернее, дописывает ее портрет. И как потом она написала это стихотворение «Рисуй меня ночью», а потом еще два. Рассказала, как наутро соврала маме, что заболела, и та разрешила ей не пойти в школу, и как потом к ней пришла Тополян, попросила почитать стихи и переписать одно. И все, что случилось после, она рассказала Игорю. Лишь одно утаила от него Галя – ту надпись, что крутилась в ее голове, то самое гнусное и нелепое, сочиненное Тополян посвящение: «Любимому калеке двадцать первого века». Она просто не могла произнести вслух это так не вяжущееся с Игорем слово «калека». Это было выше ее сил.

Какое-то время Игорь молчал. Потом (Галя сидела сейчас на полу, справа от его коляски) Игорь осторожно взял обе ее ладони в свои, и Галя немного передвинулась. Теперь она сидела прямо напротив него. Игорь поднес к губам ее руки и принялся вдруг согревать их своим дыханием, будто Галя только что пришла с улицы, где бушует вьюга и лютый холод. И неожиданно от этих, казалось бы, странных и даже немного нелепых действий Игоря ей стало так легко и спокойно, словно он не ладони ее пытался согреть своим дыханием, а самое сердце. Прочитав все это на Галином лице, Игорь отпустил ее руки и заговорил. Говорил он тихим и по обыкновению мягким голосом:

– С некоторых пор я разучился обижаться на людей. На их слова, и поступки, и даже мысли… И знаешь почему?

Галя, смотревшая ему прямо в глаза, отрицательно и как-то совсем по-детски замотала головой.

– Потому что я научился видеть и понимать мотивы людских поступков, слов и мыслей. Стоит только какому-нибудь человеку попытаться меня обидеть, как я сразу вижу, зачем ему это нужно, понимаешь?

– Я стараюсь тебя понять, – тихо сказала Галя.

– Это очень просто, – заверил ее Игорь. – Давай сразу учиться на примере этой Тополян.

– Давай, – улыбнулась Галя.

Игорь еще ничего не успел сказать, а ей уже было легко, спокойно и так хорошо на душе, будто не была она вовсе сегодня в этой проклятой школе и не было никакого стихотворения, написанного на доске, и гнусного посвящения калеке тоже не было.

– Давай, – повторила Галя и опустила голову Игорю на колени.

– Вот Тополян… – Снова заговорил Игорь, и Галя ясно услышала, как изменился его голос.

«Это потому что моя голова лежит на его коленях», – как-то даже весело подумала она. А Игорь между тем продолжал:

– Ты же сама сказала, что Тополян перешла в ваш класс из другой школы. И случилось это, как я понимаю, не так давно, верно?

– Ну да, в начале второй четверти, – подтвердила Галя.

– И за это время она так ни с кем и не подружилась, да?

– Ну да, – ответила Галя, не отрывая головы от колен Игоря. Они были упругими, твердыми и какими-то очень надежными. Гале казалось, что, пока ее голова будет лежать на коленях Игоря, ничего плохо в мире просто не может произойти.

– Ну вот. – Игорь опустил руку на ее голову и провел ладонью по волосам. Так гладил ее когда-то в далеком-предалеком детстве папа. Галя задержала дыхание. В животе что-то оборвалось. На сердце накатила горячая волна. – А как ты думаешь, Тополян хочется, чтобы в классе ее любили, уважали? Нужно ли ей приобрести авторитет?

– Думаю, очень нужно, – сказала Галя и сама не узнала собственный голос. – Тем более, мне кажется, что в той школе она была самой крутой девчонкой в классе.

– Ну вот. Ты уже сама почти ответила на вопрос, зачем Тополян понадобилось написать на доске твое стихотворение. Она хочет стать такой же крутой, какой была в своей прежней школе. А что для этого нужно? Оказаться в центре внимания, понимаешь? А каким способом это будет достигнуто, для нее не важно. – Игорь говорил спокойно, уверенно и негромко. Рука его по-прежнему гладила Галины волосы. Девушка чувствовала исходящее от его руки тепло и даже ощущала в левом виске легкое и удивительно приятное покалывание. Внезапно ей так расхотелось продолжать этот разговор про Тополян, что она не сдержалась, подняла голову и, заглянув в глаза Игоря, попросила:

– А давай больше не будем про нее говорить? Я все поняла. И мне теперь совсем не обидно. Не веришь? Ну честное слово!

– Верю, – улыбнулся Игорь. – И согласен больше про нее не говорить. Но только если ты дашь мне слово, что пойдешь завтра в школу и будешь вести себя так, словно ничего не произошло.

– Даю! Даю тебе честное слово…

Как бы в шутку Галя поднялась на колени и сложила на груди руки. Теперь их лица находились почти на одном уровне – голова Игоря была даже чуть выше, – и так близко были сейчас его глаза и губы, что у Гали закружилась голова. Ее веки как-то сами собой опустились, ресницы задрожали, а в следующий миг она протянула к Игорю руки, обняла его плечи и… ощутила на своем лице прикосновение его теплых губ. А потом они поцеловались. И поцелуй этот был долгим и сладким, совсем таким, каким он виделся Гале в ее мечтах…