СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ.

При входе в Нотр-Дам на тяжелых воротах есть кольца-ручки, за которые надо подержаться. Говорят, спасает от сумы и от тюрьмы.

Notre-Dame de Paris: 4-й округ, метро Cité.

НАДГРОБИЕ ЖУРНАЛИСТА ВИКТОРА НУАРА.

Молодой человек, застреленный в гневе Пьером Бонапартом, двоюродным братом Наполеона Третьего, за критическую статью (написанную, кстати, другим журналистом), покоится на кладбище Пер-Лашез. Нуар погиб в самом расцвете сил, ему было всего 22. Скульптор изобразил молодого человека точно таким, каким его застали полицейские, вызванные к месту трагедии: лежащим навзничь с раскинутыми руками, в распахнутом пальто и со странно вздыбленными брюками в самом деликатном месте (любой паталогоанатом скажет, что ничего необычного в этом состоянии нет). Деликатное место натерто до блеска. Есть поверие, что прикосновение к нему дарует женщинам плодовитость, так что туда приходят те, кто мечтает о ребенке.

92-й надел (дивизион) кладбища Пер-Лашез, 20-й округ, метро Père-Lachaise.

ПРОКЛЯТЫЙ ДОМ.

Он находится на частной улочке, куда попасть непросто, но не невозможно. Когда-то он принадлежал французскому композитору Виктору Массе, который скончался в нем от рассеянного склероза в 1884-м. Потом дом купил директор театра Фоли-Бержер, который перед своей неожиданной смертью отписал его своей домработнице, которая — в свою очередь — очень плохо кончила: в этом самом доме неизвестные забили ее насмерть кочергой. 30 лет дом пустовал, пока его не приобрела знаменитая певица Сильви Вартан. Она не прожила в нем и недели и, не успев разобрать тюки и коробки, спешно выехала. Один театральный критик, поселившийся затем в этом доме, скоропостижно скончался от рассеянного склероза (!). Сейчас этот дом, по всей видимости, пустует. Считают, что над ним висит проклятье.

Avenue Frochot, 9-й округ, метро Pigalle.

ПРИВИДЕНИЕ ЛЮДОВИКА И МАРИИ-АН ТУАНЕТТЫ.

Место действия — небольшой сквер с крытой анфиладой-павильоном посредине. Эта анфилада — на самом деле часовня, построенная по приказу Людовика XVIII. Убежденные роялисты (они еще остались во Франции!) заявляют, что время от времени тут наблюдают странные явления: какие-то тени, и звуки, и странное движение воздуха. Якобы призраки Людовика XVI и Марии-Антуанетты бродят тут по ночам и пугают прохожих.

Казненную революцией монаршью чету действительно погребли здесь. Но в 1815-м по приказу Людовика XVIII, младшего брата Людовика XVI, их останки нашли (королеву опознали по чулкам) и перезахоронили в усыпальнице всех французских королей — соборе Сен-Дени, в одноименном парижском пригороде. Признаюсь, ночью в этот сквер я пойти не рискнула — мне там и днем было жутковато.

Часовня обычно закрыта. Ее открывают раза три в неделю для коротких экскурсий.

Square Louis XVI, 8-й округ, метро Saint Agustin.

ЗАГАДОЧНАЯ КОЛОННА.

На нее мало кто обращает внимание, сейчас она почти слилась с городским пейзажем, а между тем 450 лет назад эта колонна была одной из самых высоких построек в городе. На ней еще видна монограмма, в которой переплелись латинские «Н» и «С» — Henri и Catherine, монограмма Генриха Второго и Екатерины Медичи. Эта колонна была воздвигнута по приказу королевы. 31 метр в высоту, 3 метра в ширину. Четыре ее угла указывают стороны света. Внутри колонны сохранилась каменная лестница, ведущая наверх, к странной металлической конструкции, похожей на беседку. Назначение ни конструкции, ни самой колонны неизвестно. Полагают, что она служила наблюдательной площадкой для придворного астролога королевы Козимо Руджери, предсказавшего вскоре после возведения колонны смерть Екатерины. Также полагают, что с вершины колонны можно было попасть во дворец королевы, который находился рядом. Дворец этот не сохранился. На протяжении четырех с половиной веков кварталы вокруг претерпели множество изменений. И только колонна стоит нетронутая, и все ей нипочем. А зачем и почему — никто не знает.

Сады Ле Аля, юго-восточный угол Биржи.

Rue de Viarmes, Jardins des Halles, 1-й округ, метро Louvre-Rivoli или Les Halles.

Так буквально переводится название «Нотр-Дам де Пари».

По пояс Наша-Дама кряжиста, как все романские церкви, а выше — легка и ажурна, как все готические. Строили ее более полутора веков (с 1163-го по 1315-й), в течение которых менялись вкусы и стили, что и отразилось на ее облике.

Претерпеть Нашей-Даме пришлось немало, особенно в Великую революцию. Были разрушены витражи, снесены головы иудейским царям, украшавшим фасад, переплавлены колокола. От окончательного уничтожения собор спасло только то обстоятельство, что у революционеров закончилась взрывчатка (ее слишком много ушло на подрыв аббатства Клюни). Католицизм как религия был запрещен, был провозглашен культ Разума, а собор превращен в склад.

Достоинство Нашей-Даме вернул Наполеон. В 1802-м собор снова освятили, а в 1804-м Наполеон тут короновался. Кстати, он был едва ли не единственным государем, короновавшимся тут. Почти все остальные короли Франции за благословением на власть ездили в Реймс. При Наполеоне в собор были перенесены из Сент-Шапель главные христианские реликвии, которыми владеет Франция: Терновый венец и Гвоздь Святого Креста.

В середине XIX века усилиями передовой общественности (в частности, Виктора Гюго и Проспера Мериме) собор начали восстанавливать. Приложить руку к памятнику истории и архитектуры хотелось многим. И ее, эту руку, приложили.

Шпиль, который поднимается на 90 метров, большая часть витражей, почти все статуи на фасаде и знаменитые химеры — все это новодел XIX века. Да-да! Химеры, которые, как кажется, глядят на вас из глубины веков, моложе Наполеона, Пушкина и самого Виктора Гюго.

Еще в детстве, читая «Собор Парижской богоматери», я мечтала перечесть его, особенно главу с описанием храма, глядя на собор.

Мне повезло, мечта сбылась.

Может быть, и вам будет интересно это сделать. Просто сядьте на один из каменных столбиков на площади и прочтите несколько страниц из классика. Написано в 1831 году (перепечатано с сокращениями с издания Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери», Санкт-Петербург, издательство «Ореол», 1993 г. Перевод Н. Коган).

«Если бы у нас с читателем хватило досуга проследить один за другим все те следы разрушения, которые отпечатались на этом древнем храме, мы бы заметили, что доля времени здесь ничтожна, что наибольший вред нанесли люди, и главным образом люди искусства. Я вынужден упомянуть о «людях искусства», ибо в течение двух последних столетий к их числу принадлежали личности, присвоившие себе звание архитекторов.

Прежде всего — чтобы ограничиться лишь немногими наиболее значительными примерами — следует указать, что вряд ли в истории архитектуры найдется страница прекраснее той, какою является фасад этого собора, где последовательно и в совокупности предстают перед нами три стрельчатых портала; над ними — зубчатый карниз, словно расшитый двадцатью восьмью королевскими нишами, громадное центральное окно-розетка с двумя другими окнами, расположенными по бокам, подобно священнику, стоящему между дьяконом и иподьяконом; высокая изящная аркада галереи с лепными украшениями в форме трилистника, несущая на своих тонких колоннах тяжелую площадку, и, наконец, две мрачные массивные башни с шиферными навесами. Все эти гармонические части великолепного целого, воздвигнутые одни за другими в пять гигантских ярусов, безмятежно в бесконечном разнообразии разворачивают перед глазами свои бесчисленные скульптурные, резные и чеканные детали, могуче и неотрывно сливающиеся со спокойным величием целого. Это как бы огромная каменная симфония; колоссальное творение и человека и народа; единое и сложное, подобно «Илиаде» и «Романсеро», которым оно родственно; чудесный результат соединения всех сил целой эпохи, где из каждого камня брызжет принимающая сотни форм фантазия рабочего, направляемая гением художника; одним словом, это творение рук человеческих могуче и изобильно, подобно творению бога, у которого оно как будто заимствовало двойной его характер: разнообразие и вечность…»