Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чего вы, простолюдины, хотите? – спросил он.
– Чего мы хотим? – Мэтр Демулен задумался – так сразу и не ответишь. – Люди, подобные мне, лица свободных профессий, хотели бы большей… как сказать… иными словами, мы хотели бы иметь возможность служить. – Никакого лукавства, рассуждал он. При старом короле аристократы никогда не становились министрами, но все министры со временем становились аристократами. – Равенства перед судом. Равенства налогообложения.
Конде поднял бровь:
– Вы хотите, чтобы аристократы платили ваши налоги?
– Нет, монсеньор, мы хотим, чтобы вы платили свои.
– Я плачу подушный налог, – сказал Конде. – А все эти разговоры о налоге на имущество – вздор. Что еще?
Демулен взмахнул рукой, надеясь, что жест вышел достаточно красноречивым.
– Равных возможностей. Больше ничего. Равных возможностей преуспеть на военном или церковном поприще… – Проще не скажешь, подумал мэтр Демулен. Я разжевал ему все.
– Равных возможностей? Это противно природе.
– Другие народы этого не стесняются. Посмотрите на англичан. Человеку несвойственно жить в угнетении.
– В угнетении? Вы чувствуете себя угнетенными?
– Чувствую, и если я это чувствую, то каково приходится беднякам?
– Бедняки ничего не чувствуют, – заявил Конде. – Не будьте сентиментальны. Их не интересует искусство правления, им лишь бы набить утробу.
– Даже набив утробу…
– А вам нет никакого дела до бедняков, вы вспоминаете о них только ради красного словца. Вы, адвокаты, выторговываете уступки для себя.
– Дело не в уступках. Я говорю о естественных правах человеческого существа.
– Красивые слова. И вы переходите границы, произнося их при мне.
– Свобода мысли, свобода речей – разве это так много?
– Чертовски много, и вам это прекрасно известно, – хмуро заметил Конде. – А самое неприятное, что я слышу это от тех, кто мне ровня. Изящные идеи социального переустройства. Привлекательные планы построения «общества разума». Людовик слаб. Позвольте ему пойти у них на поводу, тут же объявится новый Кромвель, и дело кончится революцией. А революция – это вам не чаепитие.
– Однако ж это не обязательно кончится так, – сказал Жан-Николя. Легкое движение теней в углу привлекло его взгляд. – Господи Иисусе, что ты здесь делаешь?
– Подслушиваю, – ответил Камиль. – Вы могли бы заметить раньше.
Мэтр Демулен побагровел.
– Мой сын, – промолвил он.
Принц кивнул.
Камиль приблизился к кругу света от канделябра.
– Услышал что-то полезное? – полюбопытствовал принц. Судя по тону, он явно недооценил возраст Камиля. – И как тебе удалось себя не выдать?
– Вероятно, у меня кровь застыла в жилах при виде вас, – ответил Камиль, смерив принца взглядом палача, который примеряется к жертве. – Разумеется, будет революция. Вы создаете нацию Кромвелей. Впрочем, мы пойдем дальше. Через пятнадцать лет вам, тиранам и паразитам, придет конец. Мы учредим республику в римском духе.
– Он учится в Париже, – сокрушенно заметил мэтр Демулен. – Там и нахватался этих идей.
– И думает, что по малолетству не отвечает за свои слова? – Принц повернулся к Камилю. – Что вы себе позволяете?
– Это кульминация вашего визита, монсеньор. Вы решили посмотреть, как живет ваш образованный раб, и обменяться с ним банальностями. – Камиля била крупная дрожь. – Вы мне отвратительны.
– Чего ради я сижу здесь и терплю оскорбления? – пробормотал Конде. – Демулен, уберите с дороги этого вашего сына.
Принц поискал глазами, куда поставить бокал, и, не найдя ничего лучшего, сунул его в руки хозяину. Мэтр Демулен последовал за гостем на лестницу.
– Монсеньор…
– Мне не следовало унижаться, нанося вам визит. Надо было прислать управляющего.
– Я очень сожалею.
– Незачем тратить слова. Я выше оскорблений.
– Могу я по-прежнему вести ваши дела?
– Вы можете по-прежнему вести мои дела.
– Вы действительно не оскорблены?
– Как я могу быть оскорблен тем, что выходит за всякие рамки?
За дверью маленькая свита быстро собралась в дорогу. Конде обернулся:
– Я сказал, прочь с дороги, и я не шутил.
Когда принц уехал, Жан-Николя поднялся по лестнице и вошел в кабинет.
– Камиль? – преувеличенно спокойно промолвил мэтр Демулен и глубоко вдохнул.
Молчание длилось. Последние свечи догорели, месяц бледным вопросительным знаком повис над площадью. Камиль снова спрятался в тень, словно ему там спокойнее.
– Какой глупый и бессмысленный разговор вы вели, – сказал он наконец. – Одни банальности. Он не умственно отсталый. Они не дураки, по крайней мере не все.
– Зачем ты сообщаешь это мне? Как будто я не бываю в обществе.
– Мне понравилось, как он сказал «этот ваш сын». Словно иметь меня сыном ненормально.
– Возможно, он прав. Будь я человеком древности, я бы сразу после рождения бросил тебя где-нибудь на склоне холма – выживай, как знаешь.
– Возможно, меня пригрела бы волчица, – сказал Камиль.
– Камиль, когда ты говорил с принцем, ты не заикался.
– Я… Не переживай, это временно.
– Я думал, он тебя ударит.
– Я тоже.
– Жалко, что не ударил. Если будешь продолжать в том же духе, мое сердце остановится… – Жан-Николя прищелкнул пальцами. – Вот так.
– Нет. – Камиль улыбнулся. – Ты здоров. Доктор сказал, у тебя только камни в почках.
Внезапно Жану-Николя захотелось обнять сына – необъяснимое желание, которое он тут же подавил.
– Ты оскорбил его, – сказал Жан-Николя. – Ты испортил свое будущее. Самое ужасное – то, как ты на него смотрел. Как при этом молчал.
– Да, – задумчиво промолвил Камиль. – Молчаливое презрение – это по моей части. Я практикуюсь, что неудивительно.
Камиль сел в отцовское кресло, готовясь продолжать разговор, и медленно отвел волосы со лба.
Жан-Николя считал себя человеком ледяного достоинства, в высшей степени неколебимым и правильным. Ему хотелось заорать во весь голос, вышибить стекло, выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть о мостовую.
Принц скоро забудет обиду, спеша поскорее добраться до Версаля.
Сегодня все сходят с ума по фараону. Король фараон запрещает, ибо проигрыши слишком велики. Однако король привык ложиться рано, и когда он удаляется, ставки за столом королевы удваиваются.
Бедняжка, зовет его королева.