Духи и помада, конечно, помогали женскому счастью. Как и шелковые чулки – мечта каждой женщины, ищущей любви и сексуальных радостей. В то жесточайшее время конца 20-х годов в планы первой пятилетки под строкой об автомобильных и тракторных заводах, будущих танковых, вбили строчку о производстве женских чулок из вискозного шелка. В 1929 году женщины узнали о существовании Тушинской чулочной фабрики. Даже кремлевские вожди не предполагали, как это отзовется в мире.

«Красная Россия становится розовой», – вещал заголовок на второй странице американской газеты «Балтимор сан» 18 ноября 1934 года. Так была названа заметка московского корреспондента газеты. Что же понимал автор под «порозовением» России? Это перемены в управлении предприятиями (больше самостоятельности), это сдельная оплата труда, отмена партмаксимума, растущий выпуск потребительских товаров. И как венец всего – массовое производство чулок из искусственного шелка, до последнего времени считавшихся «идеологически невыдержанными». А уж дальше автор писал и о распространении в Советском Союзе тенниса, джаза и фокстрота, того, что несколько лет назад именовали «буржуазным увлечением». Эту заметку увидели в советском посольстве, недавно обосновавшимся в Вашингтоне, перевели и послали в Москву. Там ее включили в секретный бюллетень переводов из иностранной прессы для Сталина. Вождь ее прочитал. Может быть, и под влиянием ее он развивал тему: «Жить стало лучше, жить стало веселей!».

А женщины, действительно, радовались этим шелковым произведениям. Еще не взошла эра нейлоновых чулок, а эти, тушинские, уже покоряли мягкостью, блеском, яркой двусмысленностью шва. Они оглушали, эти шелковые чулки с похабными стрелками, как определил их для эпохи хороший советский поэт Борис Слуцкий. И производство этого массового товара с похабной деталью, столь любимого женщинами, с 1939 года стало повседневной заботой все той же Полины Жемчужиной, возглавившей к тому времени текстильно-галантерейное управление в Наркомате легкой промышленности.

А предшествовали этому весьма драматические события. В конце 30-х годов отношения Сталина и Молотова обострились. И чем больше накапливалось вопросов к Молотову, тем больше у Сталина росло раздражение от супруги соратника. Ревностно оценивал, как одевалась, как вела за столом, с кем и как общалась Полина Семеновна. Глядя на нее, Сталин вспоминал Надю. Скромная Надежда Аллилуева и эффектно одетая, со вкусом накрашенная, волевая Полина Жемчужина. Как они были контрастны, хотя и дружили. У Жемчужиной все неплохо получалось. Сначала руководила парфюмерным главком, а потом выдвинули в заместители наркома пищевой промышленности. А через год с небольшим ей доверили Наркомат рыбной промышленности. Самостоятельна, не боится принимать решения. Остра на язык и на мысль. Да, такую женщину будешь уважать.

Ближайший сталинский соратник Никита Хрущев не мог забыть ее и спустя годы: «Я с ней много раз сталкивался, когда работал секретарем Московского городского и областного партийных комитетов. Она на меня производила впечатление хорошего работника и хорошего товарища. И что было приятно – никогда не давала чувствовать, что она не просто член партии, а еще и жена Молотова. Она завоевала видное положение в московской парторганизации собственной деятельностью, партийной и государственной. Сталин относился к ней с большим уважением. Я сталкивался с этим, когда мы встречались. Несколько раз Сталин, Молотов, Жемчужина и я были вместе в Большом театре, в правительственной ложе. Для Жемчужиной делалось исключение: жены других членов Политбюро редко бывали в правительственной ложе, рядом со Сталиным. Правда, иногда оказывалась там жена Ворошилова Екатерина Давыдовна, но реже Жемчужиной. На грудь Жемчужиной сыпались ордена, но все по справедливости и не вызывали каких-либо разговоров».

И вот 10 августа 1939 года Политбюро по подсказке Сталина вдруг решило рассмотреть вопрос о Жемчужиной. Рассмотрели и приняли секретное постановление, а в нем формулировка: Жемчужина «проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа». После таких обвинений Жемчужину ждало освобождение от поста наркома, но как изысканно выразилось Политбюро: проводить «эту меру в порядке постепенности»[29]. А ведь как дружна была со Сталиным, в свое время с его Наденькой. А теперь давят за неразборчивость в связях. И НКВД подбрасывает новые «факты» о ее «вредительской и шпионской работе», об аморальном поведении.

Никита Хрущев так излагал эту ситуацию: «Чекисты сочинили связь Жемчужиной с каким-то евреем-директором, близким Молотову человеком. Тот бывал на квартире Молотова. Вытащили на свет постельные отношения, и Сталин разослал этот материал членам Политбюро. Он хотел опозорить Жемчужину и уколоть, задеть мужское самолюбие Молотова. Молотов же проявил твердость, не поддался на провокацию и сказал: „Я просто не верю этому, это клевета“. Насчет „сочинений“, писавшихся органами НКВД, он лучше всех, видимо, был информирован, поэтому вполне был уверен, что тут документы сфабрикованы… Одним словом, все средства были хороши для… устранения Жемчужиной».

Но тогда, в 1939-м, Сталин остановился. НКВД так и не дождалось сигнала об аресте Полины Семеновны. 24 октября вновь собравшееся Политбюро оправдало Жемчужину, назвав, что интересно, обвинения «клеветническими». Но кое-что в окончательном постановлении осталось: неосмотрительна и неразборчива в связях. От наркомовской деятельности освободили. И пришла она начальником главного текстильно-галантерейного управления в Наркомат легкой промышленности. А в феврале 1941 года ее вывели из кандидатов в члены ЦК партии. Осталась наедине с производством тканей, белья, платьев, костюмов и тех модных чулок из искусственного шелка, что сводили женщин с ума. Сколько сил она положила, чтобы раздвинуть их производство до потребительских масштабов, сколько нервов потратила на выколачивание средств и сырья для этого. В стране, охваченной подготовкой к войне.

Но облик женщин конца тридцатых годов в авторстве Полины Жемчужиной вновь становился женственным. Платья подчеркивали фигуру, подол останавливался на середине икры или выше, талия сужалась, юбки расширялись, рукава приподнимались подложенными плечиками. Оборки, рюши, плиссе-гофре… Венчали эти наряды шелковые чулки, туфли-лодочки на высоком каблуке. Но были еще и «босоножки-танкетки» на высокой пробке и туфли на деревянной подошве. С тканью было «неважнецки». Выручали штапель, крепдешин и саржа, вельвет и неотбеленный лен с коломянкой. Юные комсомолки конца тридцатых летом щеголяли в коротких белых юбках, трикотажных майках, рельефно подававших грудь, и белых носочках на загорелых мускулистых ногах.

А лица? Выделялись серповидные брови, губы акцентировались помадой – глаз не отведешь. И верх всего – приглаженные волосы с волнами, завитыми наружу, или подобранные, но обязательно с валиком локонов надо лбом.

Юрий Пименов, певец советского быта в живописи, в своей картине 1940 года под уютным названием «В комнатах», запечатлел для истории женщину того времени. Залитая светом квартира, хозяйка с подносом, на котором чашка и бутылка молока. Художник увидел ее со спины, от того еще более загадочную, с модной прической валиком, в струящейся юбке, модных туфлях и телесных чулках. Так и хочется сказать: «Ну, повернись!». Десятки тысяч женщин в крупных городах Союза уже вписывались в этот образ. В том числе стараниями Полины Семеновны, которая и сама взвинчивала кремлевских вождей, оставляя после посещения высоких правительственных и партийных кабинетов ворох требований и аромат женственности.