почивший Георгий-Иоанн — святые, он ни на минуту не сомневался.

Поднявшись к перевалу, откуда можно было в последний раз взглянуть на монастырь, он остановился. Вновь увидел бесконечную панораму гор, высящихся по обеим сторонам долины. Внезапно косой солнечный луч прорезал толщу облаков и упал на купол главного монастырского храма.

Идти было некуда, нигде его не ждали.

Он присел у большого камня и достал из сумки Новый Завет. Книга раскрылась на первой главе Апокалипсиса: «Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей… Итак напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего. Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников есть сия: семь звезд суть ангелы семи церквей; а семь светильников, которые ты видел, суть семь церквей».

Он закрыл книгу. У каждой Церкви, подумал он, есть ангел: у Грузинской свой, у Русской свой. И у каждого монастыря есть ангел, и у каждого храма, даже разрушенного.

Он понял, чем займется в ближайшие годы.

Пришел в Тбилиси, собрал небольшую группу прихожан. И стал вместе с ними путешествовать по городам и селам. Ни один разрушенный храм не пропускал.

Приходили обычно поздно вечером, читали молитвы на сон грядущим, правило ко Святому Причащению, молитвы утренние. А когда забрезжит рассвет, он начинал Литургию.

Ходили и в дождь, и в стужу. Иногда руки так коченели, что трудно было перевернуть страницы молитвенника.

Совершив службу на развалинах храма, он говорил:

— Здесь, над этим фундаментом, плачет ангел-хранитель храма, потому что никто не приходит сюда молиться.

Но он верил, что молитвы дойдут до Господа и настанет день, когда ангелы возрадуются, ибо наполнится Грузия храмами, монастырями, священниками и монахами.

Портрет

Иеромонах Гавриил (Ургебадзе)

Утром тридцатого апреля 1965 года народный художник Грузинской ССР Вано Иоселиани, стоя на высокой стремянке, наносил масляной краской последние штрихи на восьмиметровый портрет Ленина. Через несколько часов портрет должны установить на фасаде здания Совета министров.

Художник доволен работой. Вождь мирового пролетариата изображен улыбающимся, с характерным прищуром, знакомым каждому гражданину великой и могучей страны советов.

На самом деле портрет был закончен заблаговременно, но сегодня придет комиссия из ЦК партии, чтобы полюбоваться им. Художнику предложено изобразить окончание работы. И вот он тоненькой кисточкой наносит на мочку уха Ильича последние штрихи в тот самый момент, когда в павильон один за другим входят члены комиссии.

— Здравствуйте, Вано Зурабович! — дружно приветствуют они выдающегося художника.

— Здравствуйте, товарищи! — художник поворачивается к входящим, и счастливая улыбка застывает на его лице.

— Как идет работа над портретом? — спрашивает глава комиссии, пожилой полный человек с большой блестящей лысиной, точь-в-точь как у Ильича. Он останавливается на почтительном расстоянии от стремянки, и ему приходится задирать голову при разговоре с художником.

— Заканчиваю, уважаемый Павел Александрович. Последние штрихи, — бодро отвечает художник, нанося мазок бежевой краской.

Затем проворно спускается со стремянки, вытирает правую руку о фартук и, продолжая в левой держать палитру и кисть, пожимает руку каждому члену комиссии.

— Здравствуйте, Павел Александрович! Приветствую, Вахтанг Гурамович! Добрый день, Русудан Иосифовна! Рад вас видеть, Леонид Петрович! С наступающим, Звиад Шалвович! Давно не виделись, Абрам Ильич!

Все утро он заучивал имена гостей и сейчас безошибочно называет их. Это производит впечатление:

— Какая у вас замечательная память! — говорит Русудан Иосифовна.

— Благодарю, — художник скромно опускает глаза.

— Ну что ж, — Павел Александрович похлопывает художника по плечу, — позвольте поздравить с завершением работы! Думаю, у товарищей не будет претензий к живописи? Всем нравится?

Все дружно одобрительно кивают.

— Выдающееся произведение искусства! Социалистический реализм высшей пробы! — восхищается Павел Александрович. — Как живой, правда ведь?

Все опять дружно кивают, а Звиад Шалвович говорит:

— И какая добрая, светлая улыбка у Ильича!

Тут Русудан Иосифовна спрашивает художника:

— Сколько же времени у вас заняла работа над таким грандиозным полотном?

— Три с половиной месяца.

— Но ведь вы работали не один?

— Конечно. Были помощники. Я нарисовал эскиз, потом написал портрет маслом в одну десятую размера, а потом его надо было увеличить. Но, как вы понимаете, это ручная работа, вовсе не механическая.

— Понимаю, понимаю.

— Ведь важно, чтобы сохранились все пропорции.

— Ну а, скажите… — начал было Звиад Шалвович, но Павел Александрович не дал ему задать вопрос:

— Товарищи, давайте поздравим Вано Зурабовича с очередным выдающимся достижением и пожелаем ему дальнейших успехов в труде!

Сказав это, Павел Александрович зааплодировал. Тотчас же вслед за ним захлопали в ладоши Вахтанг Гурамович, Русудан Иосифовна, Леонид Петрович, Звиад Шалвович и Абрам Ильич.

Потом все отправились в соседнюю комнату, где размещались многочисленные скульптурные изображения Ленина и других деятелей революции. Там был накрыт стол. Гостей ждала бутылка шампанского, были приготовлены бутерброды со шпротами и красной икрой, ломтиками нарезана докторская колбаса, стояли тарелки со свежими овощами и зеленью. Начали с шампанского, потом откуда-то появилась водка, а под конец принесли чачу. Разговор, начавшийся в павильоне на русском, здесь продолжился на грузинском.

Прощаясь с высокими гостями из ЦК, Вано Зурабович пожал каждому руку и снова, несмотря на принятую изрядную дозу алкоголя, безошибочно назвал каждого по имени-отчеству.

* * *

Утром первого мая в тбилисском храме Святой Троицы совершалась Литургия. Служил молодой иеромонах высокого роста с большими черными глазами и короткой бородой.

Была суббота Пасхальной недели, поэтому Литургия началась с многократного пения: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Священник служил вдохновенно, энергично. Много раз в начале службы, взмахивая кадилом, восклицал, обращаясь к прихожанам:

— Христос воскресе!

Немногочисленные прихожане отвечали:

— Воистину!

Богослужение, как обычно, совершалось на грузинском языке. Трехголосный мужской хор пел стройно. Средний голос вел основную мелодию, верхний и нижний следовали за ним. Это древнее пение сохраняется в Грузинской Церкви с незапамятных времен.

Священник служил без дьякона и сам произносил:

— Миром Господу помолимся!

— О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся.

— О мире всего мира, благостоянии Святых Божиих церквей и соединении всех Господу помолимся.

— О святем храме сем и с верою, благоговением и страхом Божиим входящих в онь Господу помолимся.

На каждое прошение хор отвечал:

— Господи, помилуй.

Служба шла своим чередом, но чем дальше, тем больше в храм врывалась бодрая музыка снаружи. Священник под пение хора тихим голосом произносил по-грузински:

— Иже Херувимы тайно образующе, и Животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне